Джорджия Хантер - День, когда мы были счастливы [litres]

Нехума сказала ей запастись терпением. Попытаться не переживать так сильно. Но Мила не может. Она гадает, будет ли Селим тем же мужчиной, которого она знала до войны, пытается представить возвращение к роли мужа и жены, когда Селим снова станет главой семьи, добытчиком, хранителем их судьбы. Сможет ли она? Научится ли держаться в тени, снова зависеть от него? Они с Фелицией так долго были вдвоем, что она не уверена, готова ли передать поводья кому-то другому. Даже если этот кто-то – отец Фелиции.

Через проход Халина обмахивается газетой. В начале пути она сидела напротив Милы и они болтали, но от бегущего задом наперед пейзажа за окном ее затошнило, и она пересела лицом по ходу движения. Она беременна. Теперь она уверена в этом. Ее тошнит, если в желудке пусто, грудь увеличилась и стала чувствительной, а брюки слишком плотно сидят в талии. Беременна! Это одновременно пугает и вызывает трепет. Она еще ничего не говорила семье. Планирует сказать им после приезда в Бари. И ей придется придумать способ сообщить новость Адаму в Лодзь – возможно, она разорится на телефонный звонок. «Я только что перешла Альпы, и я беременна», – скажет она. Если бы перед войной кто-нибудь сказал ей, что в двадцать восемь лет она проведет семью через горный хребет, пешком, да еще и беременная, она бы от души посмеялась. Она же не какая-нибудь сельская девчонка! Три недели ходить по горам, спать на земле, питаться черствым хлебом и водой? И все это вынашивая ребенка? Ни за что.

Халина мысленно проигрывает последние недели их путешествия, восхищаясь тем, что, несмотря на обстоятельства, не услышала ни одной жалобы. Ни от Милы, которая по много часов несла на спине Фелицию, ни от родителей, которые с каждым днем хромали все заметнее и ни даже от Фелиции, чьи ботинки были так малы, что натертый большой палец в итоге проделал дыру в одном, и которой приходилось, когда мама не несла ее, делать в два раза больше шагов, чтобы успевать за взрослыми.

К счастью, итальянскую границу они пересекли без происшествий.

– Siamo italiani [116], – соврала она британцам, охранявшим пункт пропуска в Тарченто. Когда охрана уперлась, она открыла сумочку. – Возвращаемся домой к своим семьям, – сказала она, доставая оставшиеся сигареты.

Было странно впервые шагнуть на итальянскую землю. Нехума единственная из них бывала здесь раньше: два раза в год она ездила в Милан покупать шелк и полотно для магазина. Чтобы убить время и отвлечься от боли в коленях, во время спуска она рассказывала о своих путешествиях: как торговцы на миланских рынках дали ей прозвище la tigre cieca, слепой тигр, потому что она переходила от лотка к лотку, щупая образцы тканей с закрытыми глазами, прежде чем сделать предложение. Когда дело касалось качества, ее было не обмануть.

– Я могла угадать цену с точностью до лиры, – с гордостью говорила она.

Как только они оказались в Италии, Халина спросила, как пройти в ближайшую деревню. Потом они шли еще шесть часов, у них закончилась вода, стемнело, и все они были близки к обмороку, когда постучали в дверь маленького домика на окраине. Халина понимала, что они не в состоянии провести еще одну ночь на открытом воздухе, с одной-единственной коркой хлеба и без воды, и молча молилась, чтобы тот, кто откроет им дверь, отнесся к их грязной потрепанной компании с сочувствием, а не подозрением. Она облегченно выдохнула, когда молодой фермер с добрыми глазами и его жена открыли дверь и пригласили их войти. Нехума сумела объясниться с ними, воспользовавшись своими скудными познаниями в итальянском, и скоро они поглощали из мисок теплую острую пасту с чесноком. Той ночью все пятеро Курцей спали лучше, чем много месяцев до этого, на одеялах, которые семейная пара расстелила на полу.

На следующее утро, от души поблагодарив хозяев, они отправились пешком к железнодорожной станции. По дороге они встретили группу американских солдат, которые вышли из своих зеленых армейских джипов, когда Халина улыбнулась и помахала рукой. Американцы, один из которых, к счастью, говорил по-французски, стремились узнать новости о ситуации в Польше. Они качали головами, не веря своим ушам, когда Халина коротко рассказала о немыслимой разрухе в Варшаве и о пути, который пришлось проделать ее семье, чтобы сбежать с родины в Италию.

Перед тем как разойтись, голубоглазый сержант с нашивкой «Т. О’Дрисколл» на форме сунул руку в карман и присел на корточки перед Фелицией.

– Держи, милая, – сказал он на языке, которого Фелиция никогда не слышала.

Она покраснела, когда красивый американец дал ей конфету в коричневой с серебром обертке.

– Это батончик «Хершис» [117] «Хершис» – американская кондитерская компания, крупнейший производитель шоколадных батончиков в Северной Америке. . Надеюсь, тебе понравится, – сказал сержант О’Дрисколл.

– Мерси, – сказала Мила, сжав свободную ладошку Фелиции.

– Мерси, – тихо повторила Фелиция.

– Куда вы отсюда? – спросил американец и встал, погладив Фелицию по головке.

Говоривший на французском солдат перевел.

– К семье, в Бари, – объяснила Халина.

– Далековато от Бари.

– Мы научились хорошо ходить, – улыбнулась Халина.

– Подождите.

Сержант О’Дрисколл отошел и через несколько минут вернулся с пятидолларовой купюрой.

– На поезде быстрее, – сказал он, улыбнувшись в ответ и отдав деньги Халине.

Напротив Халины дремлют Сол и Нехума, их подбородки качаются в такт поезду. Рассматривая их глазами Генека, Халина видит, как сильно их состарила война. Они выглядят лет на двадцать старше, чем до того, как их заперли в гетто, вынудили скрываться и чуть не умереть от голода.

– Bari, cinque minuti! [118] Бари через пять минут! (итал.) – кричит кондуктор.

Мила проводит пальцами по отметинам после цинги, все еще усеивающим шею и щеки дочери. Ее волосы отросли уже до плеч, но от ушей по-прежнему светлые. Глаза Фелиции двигаются под веками. Лобик морщится. Мила понимает, что даже во сне ее дочь выглядит испуганной. Прошедшие пять лет лишили ее наивности. Из уголка глаза Милы вытекает слеза, скользит по щеке и падает на воротник блузки Фелиции, оставляя на хлопке маленькое мокрое пятнышко.

Мила вытирает глаза, ее мысли возвращаются к Селиму. К вопросам, которые она не может игнорировать. Что он подумает о Фелиции, о дочери, которую никогда не знал? Что Фелиция подумает о нем? Вчера она спросила, как ей называть Селима.

– Как насчет папы для начала? – предложила Мила.

Через несколько минут поезд начинает снижать скорость, а сердце Милы бьется все чаще. Она призывает себя принять дар – мужа и отца, которого они с Фелицией вот-вот обретут. Бог знает, что случилось с его семьей – отцом, небогатым часовщиком, и восемью братьями и сестрами. Последнее, что ей известно: сестра Евгения эмигрировала в Париж, брат Давид – в Палестину, остальные, насколько она знала, оставались в Варшаве. Она пыталась разыскать их перед восстанием, но они либо уехали сами, либо их куда-то увезли – она не нашла их следов. Это благословение, понимает она, скорое воссоединение с мужем посреди немыслимых трагедий, которые оставила за собой война. Очень многие отдали бы что угодно, чтобы оказаться на ее месте.