Владимир Макеев - Кому светят звезды

Летчики засмеялись. Младший лейтенант Киселев решил выяснить, кого инженер имеет в виду, говоря о любителях поспать на занятиях.

— Ваш девиз, младший лейтенант, мы знаем: «От сна еще никто не умирал», — под общий смех уточнил Залесный.

Выйдя из землянки, Вологдин встретил своего техника Георгия Иванидзе с повязкой дежурного на рукаве.

— Дежурная служба, как всегда, новость узнает последней, — засмеялся Михаил. — Слышали, что капитан Залесный нашу с вами машину спас?

— Слышал, товарищ капитан. А вы знаете, что Залесный однажды не один самолет, а почти пол-эскадрильи спас? — в свою очередь спросил Гога. — Я сам был свидетелем…

— Точно? — с иронией переспросил Вологдин.

— Конечно! В сорок первом в резерве мы с товарищем инженер-капитаном оказались. Послали нас получать для фронта И-шестнадцатые. Приняли самолеты, погрузили на платформы и — в путь-дорогу. Не помню, на какой станции задержали наш эшелон, сказали, что впереди дорогу бомбят. А после и к нам фашисты прорвались. Водокачку бомбой разрушило. Струсить я не струсил, но, честно признаюсь, стало не по себе. А инженер стоит возле состава как ни в чем не бывало. В укрытие не идет. Я тоже не могу, поскольку указания старшего нет.

«Юнкерсы» пикируют, зенитные пулеметы строчат, да мало с них толку. Не могут достать, разве только снижаться не дают, но и с большой высоты бомбы на пути точно ложатся. Того и гляди наш эшелон накроют, увезти бы его, да паровоза нет. На водокачке заправляется. Отцепил Залесный платформы с самолетами от эшелона, сам на первую забрался, — продолжал Иванидзе. — Я за ним. Сел инженер в кабину «ишачка», запустил двигатель. Мотор заработал, винт раскрутился, и платформа понеслась вперед… Разогнав самолет, Залесный сбавил обороты. В общем, вывел он машины из-под бомбежки на перегон, подальше от станции. После паровоз нас опять на станцию притянул. Почти все на ее путях разбомбили. И нам бы досталось, если бы не смекалка инженера.

Иванидзе замолчал, и Вологдин подумал: «Воистину необыкновенный человек инженер эскадрильи, да и один ли он… Никакие беды не страшны, если тебя окружают настоящие люди».

Вологдин возвратился в землянку и услышал интересный разговор:

— …Разные, конечно, ходят слухи, — продолжал развивать какую-то мысль младший лейтенант, недавно прибывший в эскадрилью. — Говорят же в полку, что видели в кабине «мессершмитта» собачью морду.

Вологдин слышал байку, которую рассказывал младший лейтенант. Кто пустил слух — неизвестно. Нашлись ли простаки, которые в него поверили? Вряд ли… Да и как поверишь в такую глупость? Поговаривали, будто на Ме-110 — двухмоторном тяжелом истребителе, появившемся недавно на их участке фронта, — летает летчик, у которого собачья, покрытая рыжей шерстью голова. Вдобавок утверждали, что на Ме-110 установлен особый прицел и немецкий ас стреляет без промаха; за месяц он сбил несколько наших машин, а его самолет невредим.

Пилоты выжидающе смотрели на Вологдина: интересно, что он, опытный воздушный пилот, скажет о новом фашистском самолете и загадочном оборотне-летчике?

— Верно, что на прицеле у него фотоэлемент стоит? — спросил у Михаила новичок.

— Сомневаюсь. Таких прицелов у гитлеровцев пока нет. Тут, видимо, другое: хитрый и коварный враг. Нападает на одиночные и подбитые машины, их расстрелять, сами знаете, легче.

— Болтают, что для устрашения нашего брата он в собачьей маске летает.

— Слышал. Но это брехня! Что он, унты на голову надевает? Мы тоже в «собачьих валенках» летаем, только на ногах они у нас. В общем, не верю я в эту чушь и вам не советую голову забивать.

Прозвучал сигнал отбоя, и летчики разошлись. Вологдин вытянулся на койке, положил руки под голову и закрыл глаза. Сон не наступал. Из головы не выходил разговор о немецком летчике, рассказы о его повадках. Выскакивает, мол, часто из облаков или со стороны солнца. Зажали как-то этот «мессер» два «яка». Повел их фашист на нашу же зенитную батарею. Летчики растерялись чуток. Зенитчики огонь прекратили, а он в облака и — ходу, улизнул гад… В другой раз выскочил из-за леса на бреющем, стукнул по прожекторам и зенитным пушкам. «Коварен летчик, но все равно вгоним его в землю», — подытожил свои размышления Вологдин.

Закрыв глаза и пытаясь заснуть, Михаил снова представил себе Катю. На этот раз в кожушке, в шапке-ушанке — одним словом, в партизанском обмундировании. В том, что жена находится уже за линией фронта, не сомневался, хотя никаких известий от нее не получал. В часы бессонницы он мысленно сочинял письмо к ней.

«Здравствуй, любимая, единственная! Сколько мы не виделись с тобой… Годы? По календарю не годы, всего лишь месяцы. Только как длинны месяцы разлуки. Я часто думаю о тебе, мечтаю о том дне, когда будем рядом.

Тебе сейчас тяжело. Я это сердцем чувствую. Но пройдет война, любовь наша останется вечной.

Что мне написать о себе? Жив, здоров. Вчера у меня был особый день: меня приняли в партию. Я знаю, как дерутся с врагами настоящие большевики. Неделю назад мы потеряли своего боевого комиссара Николая Николаевича Бойцова. Он мог не летать на трудное и опасное задание, да еще в роли воздушного стрелка. Но стрелок с того самолета погиб в утреннем бою, и лететь было некому. Мы крепко ударили по вражеской переправе. Я видел, как тонули фашистские тапки. Самолет, на котором был Бойцов, подбили, и он сел во вражеском тылу. Летчик и комиссар вылезли из машины и попытались укрыться в кустах. Но их окружили фашисты. Они вернулись в горящую машину. Комиссар стрелял по врагам, пока штурмовик не взорвался.

В жизни бывают такие мгновения, когда характер, натура человека раскрываются полностью. Наш комиссар предстал перед нами во всем величии и благородстве, он сжег свое сердце, как горьковский Данко. Помнишь, мы с тобой восхищались этим романтическим героем? Оказывается, такие Данко в жизни встречаются гораздо чаще, чем в легендах.

Мне конечно же очень хочется жить, трудиться для страны, любить тебя, вырастить нашего будущего сына. Но если придется погибнуть, сумею умереть, как Бойцов!»

Михаил вдруг почувствовал душевное облегчение, словно мысленное письмо к жене даровало ему спокойствие. Он накрылся с головой одеялом и забылся в безмятежном сне.

Стремительной и бурной оказалась весна сорок второго года. Еще не сошел снег, а на лесных полянах появились нежные подснежники. Вскоре зеленый ковер трав укрыл от глаз жухлую листву и осыпавшуюся хвою. Катя Вологдина любила бродить в одиночестве неподалеку от партизанского лагеря. Собирала щавель, складывала в букетики первоцветы.

— Что рано поднялась, Катерина? — спросил встретившийся радистке уже в лагере командир отряда.