Владимир Макеев - Кому светят звезды

— Делай холмик, — распорядился Оборя. — Я машину спалю.

Петр пробил бензобак и бросил горящую спичку в растекавшийся бензин. Взметнулось пламя и быстро охватило машину.

Оборя отскочил в сторону, остановился в растерянности и замешательстве, с горечью и болью подумал: «Как же так получается, только что говорил с человеком, планы вместе строили, когда старосту поджидали. Пацан же еще, пожить как следует не успел. И вот нет его. Остался могильный холмик…»

И вдруг справа от этого холмика шевельнулись ветви на кусте ивы. Петр схватился за автомат. «Нет не ветер. Он бы и верхушки шатал». Держа оружие наготове, Оборя осторожно обошел куст и через редкие нижние ветки увидел спину наблюдавшего за Костей человека в немецком реглане.

— Руки вверх! — приказал Оборя.

Человек повернулся к нему, но рук не поднял.

— Хенде хох! — снова крикнул Петр. — Бросай оружие!

— Я советский летчик. Сбили меня. Скрывался в лесу. Услышал стрельбу, взрыв гранат. Понял, что партизаны дерутся с фашистами. Сам вас разыскал. Чего руки-то поднимать? — спокойно сказал неизвестный.

Что-то не поправилось Оборе в этом человеке. С недоверием посмотрев на незнакомого, закричал:

— А ну задирай лапы к небу! Иначе шлепнем на месте!

— Повторяю, я морской летчик. Немецкий реглан подобрал. После боя в одной рубашке остался.

— И это, конечно, подобрал? — показал Петр на заткнутый за пояс фашистский кортик.

Незнакомец вытащил кортик и бросил к ногам Обори.

— Костя, а ну-ка свяжи руки этому субчику! — распорядился Петр.

Вологдин отвел руки за спину. Каких-либо сомнений в том, что он встретил партизан, больше не было. А связали — что же, на месте этих ребят он поступил бы так же.

— Вам ничего не докажешь, — сказал он. — Идемте. За вами может быть погоня.

— Ну что ж, потопали. Только не вздумай дурить, — предупредил Оборя.

Тропинка, по которой двинулись трое — Костя, за ним, Вологдин и последним Петр, — то желтела от высохшей, шелестящей под ногами хвои, то пропадала в высокой жесткой траве. Шагали молча. Петр думал, глядя на пленника: «Похоже, и вправду наш. У тех, в избе старосты, еще автомат не успел наставить, пятна по лицам пошли, глазища от страха вылезли, руки затряслись. А этот не из трусливых. Цену себе знает. Рук так и не поднял. Отчаянный. Вдруг бы я врезал очередь? Видно, был уверен, что не стану стрелять…» И в то же время Оборю не покидало опасение: а не фашистского ли соглядатая они в лагерь ведут?

Исколесив немало лесных троп, к вечеру добрались до партизанской стоянки. Лагерь показался Вологдину пустым. Не было видно людей, лишь где-то вдалеке играли на комлях деревьев тусклые отблески костра.

— Как черепахи из-за этого красавца плелись, — недовольно сказал Петр Косте. — Люди добрые на поляне ужинают, а нам харч еще и не светит.

— А у меня двое суток маковой росинки во рту не было, — подал голос задержанный.

— Еще разберутся, стоит кормить тебя или нет, — буркнул Оборя.

— За наше короткое знакомство я понял, что лордов в вашем роду не было, — усмехнулся Вологдин.

Вошли в штаб. Командир отряда встал, внимательно поглядел на всех и, кивнув на немецкий реглан, спросил у Петра:

— А кто переводить будет?

— Он лучше моего по-русски чешет, — ответил Оборя, жестом приглашая Вологдина к столу, у которого стоял Колобов.

— Я не буду говорить, пока не развяжете руки, — сердито сказал Михаил и чуть потише добавил: — Затекли они, товарищи. Мочи нет, совсем отваливаются.

— Развяжи! — приказал Оборе Колобов. — Пусть разомнется. При каких обстоятельствах задержан?

— Он за Костей охотился, а я его прихватил. Документов, говорит, нет. В полет над вражеской территорией не брал. Летчиком назвался, кто на самом деле — не ведаю, — доложил Петр. — А старосту Крекшина мы того… По приговору партизанского трибунала…

— Об этом доложите после. Прошу садиться, товарищ, как вас там…

— Я летчик авиации Краснознаменного Балтийского флота. Командую звеном штурмовиков. В бою сбил фашистский самолет. Меня тоже сбили…

— Хочется вам верить, но, простите, пока мы не проверим ваши показания, придется подержать вас под караулом, — сказал командир партизанского отряда, выслушав рассказ задержанного.

Из штаба к землянке, где было решено держать Вологдина до выяснения его личности, Петр повел его мимо костра, возле которого сидела группа партизан. Темно-красными языками взметывался над грудой хвороста огонь. Его неяркие отсветы вырвали из темноты женский профиль с нависающими на лоб густыми светлыми прядями. И сразу тугим, давящим сделался воротник реглана, перехватило дыхание. Михаил хотел крикнуть: «Катюша!» — но из горла вырвалось бессвязное: «…а-а». Женщина обернулась, рывком вскочила на ноги и припала к его груди. Михаил бережно обнял жену за плечи:

— Здравствуй, родная, вот и свиделись…

Катя не отвечала, уткнувшись лицом в его шею. Не раз думала о том, какой будет их встреча, и каждый раз она представлялась по-разному. Только слова Михаила были именно теми, с каких мысленно всегда начиналось долгожданное и радостное свидание: «Здравствуй, родная, вот и свиделись».

Дрожащей рукой Катя погладила влажный лоб мужа, поцеловала его в пересохшие губы. А он не отрывал взгляда от ее прекрасных глаз, будто не было никого и ничего больше вокруг.

— Мишенька! Счастье-то какое! Как ты тут у нас оказался, милый?

— Сбили меня. Хотел в лес уйти. Услышал выстрелы, потом увидел машину горящую. Ваши меня сюда доставили.

Партизаны, сидевшие у костра, стали деликатно подниматься и отходить в сторонку. А к стоящим в обнимку Вологдиным подошел командир отряда:

— Прошу прощения, Екатерина Дмитриевна, мне только что сказали о вашей радости. Как же я сразу не обратил внимания на вашу фамилию, товарищ капитан!

— Ничего, товарищ командир, — успокоил его Михаил. — Я понимаю, что здесь фашистский тыл.

— Давно в Ленинграде были, Михаил Алексеевич? Как там? — спросил Дед.

— Боюсь соврать, — ответил Вологдин. — С зимы в городе не был. С воздуха примечал, некоторые заводы и фабрики задымили. Развалин меньше. Где разобрали, где зелень прикрыла. Трамваи ходят. Людей на остановках много.

— Приметы важные. Заводы задымили — значит, заработали. Много народу на остановках — значит, оклемались после блокадной зимы. Трамваи ходят, так это в Ленинграде основной транспорт.

— Может быть, — неопределенно отозвался Вологдин.

— Чего я к вам пристаю? — спохватился Колобов. — Все дела будем решать завтра. Хотя категорически запрещено, но сегодня дозволяю в землянке радистки быть постороннему лицу, — хитровато улыбаясь, сказал командир отряда.

Михаил и Катя пошли вдоль поросшего березами косогора к речке. У невысокого берега остановились и, найдя толстый пень, сели. Долго молчали, вдыхая запах хвои и речной влаги. Над ними тихо шелестела листва деревьев.