Владимир Макеев - Кому светят звезды

— Тридцать третий, возможно, вам придется прыгать, обстановка сложная! — прижав ларингофоны к горлу, чтобы Киселев четче его слышал, сказал Вологдин.

Ведомый ответил не скоро. Михаилу подумалось, что тот не понял его. Но дело обстояло не так. Лейтенант не боялся прыгать, если на то будет приказ, не боялся идти на посадку в сложных условиях. Сознание обожгла другая мысль: у него не пристегнут парашют, не имел он права вылетать с такой неисправностью, а тут, как назло…

— Не могу покинуть машину, товарищ капитан, — ответил Киселев, — не закрыт замок парашютных лямок. Потому и застрял на аэродроме. Буду сажать, встречайте аэроплан с разгильдяем летчиком на земле, — даже в такой обстановке не удержался от фарса лейтенант.

«Можно пройти сто верст, но сдать на самых трудных последних ста метрах…» — вспомнил услышанное где-то Вологдин, отруливая поближе к кромке аэродрома, чтобы дать возможность для маневра Киселеву.

Лейтенант сам понимал опасность случившегося и осознавал тяжесть своей вины. В другой обстановке он изрек бы, что «на его жизненной дороге возник роковой поворот», но сейчас не произнес ни слова. Стиснув зубы, подал вперед ручку управления и потянул к себе сектор газа, сбавив обороты мотора. Штурмовик нехотя вошел в сизую пелену тумана. Но вот молочную тьму прорезала ракета, за ней другая… Ориентируясь по едва приметным звездочкам, Киселев повел машину вниз, а когда вдруг увидел землю, то едва успел выровнять самолет. «Ил», коснувшись посадочной полосы, дал «козла», приподнялся, будто снова собираясь взлететь, но, словно раздумав, подпрыгнул и выкатился со взлетной полосы на ухабы. «Для посадки почти вслепую неплохо, для первого раза вообще отлично: машина спасена, летчик цел и невредим», — обрадовался Вологдин, который, поспешно выбравшись из кабины, следил за действиями ведомого.

— Молодец, Леша! — крикнул он Киселеву, подбежав, к штурмовику.

Но Киселев ничего не ответил, его лицо покрылось крупными бисеринками нота, во взгляде было мучительное сознание вины. Ничего не сказал ему больше Вологдин, понял: пожалуй, именно сегодня, в этом полете, и родился его ведомый как летчик. А с замком, казалось, обошлось.

Однако майор Гусев, выслушав доклад о вылете, заговорил осуждающе:

— Иные авиаторы, а также их начальники считают, что, поскольку летчик в бою жизни не щадит, стоит ли каждую его промашку строго оценивать, мелочи, мол, война спишет!

Вологдин подумал, что сейчас командир эскадрильи скажет о том, что война не только списывает, но и записывает, кровавыми строками дополняет наставление по производству полетов. Но комэск, не упомянув об этом, велел пригласить к нему лейтенанта Киселева.

Когда тот вошел, Гусев спросил, обращаясь к обоим летчикам:

— Вы не задумывались над тем, почему в летных училищах никогда не бывает аварий во время первых самостоятельных полетов курсантов? Биться они начинают гораздо позднее. Что по этому случаю скажете вы, Киселев?

— Слишком долго и тщательно готовится к первому полету курсант, никакой мелочи не упускает! — отчеканил Киселев.

— А вы, лейтенант?

— Пренебрег требованием одной из статей наставления. Виноват, — выпалил молодой летчик, глядя в пол.

— А вы, капитан?

«Ведомому было просто ответить: виноват, исправлюсь. А чем мне оправдываться? — размышлял Вологдин. — Не скажешь ведь, что не разобрался в обстановке на земле, повел неподготовленную машину в воздух». Как и Киселев, виновато наклонив голову, Михаил молчал. Спасательный круг ему бросил сам комэск.

— Вы, капитан Вологдин, правильно делаете, что молчите, — усмехнулся Гусев. — Я бы на вашем месте тоже молчал, потому что в нашем деле мелочей не бывает. Слишком дорогая цена — боевая машина и жизнь экипажа. Советую сделать из этого случая серьезные выводы.

— Плохой сегодня день, — ворчал тихонько Киселев, когда они с Вологдиным выходили от Гусева. — Хотя транспорты не каждый день удается потопить! За такую удачу не жаль вместо ордена фитиль получить! — приободрился он.

«Тебе легче жить, лихая головушка», — глядя на ведомого, думал капитан.

Приказ ставки фюрера о подавлении «коммунистического повстанческого движения» требовал от немецких комендантов усилить борьбу с партизанским движением на советской земле, напоминал, что на оккупированных территориях «человеческая жизнь ничего не стоит и устрашающее воздействие может быть достигнуто только необычайной жестокостью». В соответствии с этим приказом фашистское командование стянуло в партизанские районы и бросило против народных мстителей воинские части.

В отряд Колобова пришла тревожная весть: гитлеровцы активно прочесывают соседние леса, приближаются к их стоянке. Поднятым по тревоге партизанам вновь пришлось экстренным порядком оставлять обжитой лагерь и уходить по узким тропам через просеки и заболоченные низины. С тяжелой ношей и еще более тяжелыми думами шагали люди. Изредка кто-нибудь останавливался сорвать горсточку освежающей рот крупной красной брусники и снова спешил вслед товарищам. Но обманчива лесная тишина. Вскоре об этом напомнила своим стрекотом черно-белая сорока.

— Кажись, людей почуяла, — проговорил Костя Рыжий. — Может, нас, а может, и кого другого.

— Не каркал бы сам, беды бы не накликал, — остановил товарища Оборя.

— Я не ворон, чтобы каркать, — пробурчал Костя, теребя рыжие лохмы.

И тут же впереди громыхнули автоматные очереди и глухие взрывы гранат.

— Ну что я говорил! Чуешь, разведка напоролась на гитлеровцев, а ты про карканье завел, — сказал Костя, словно обрадовался предстоящему бою.

— Будем прорываться. Развернуться в цепь! — скомандовал Колобов. — А ты, дочка, — сказал он Кате, — сзади держись. В пекло не лезь.

Все дальнейшие события пронеслись перед взором Вологдиной, точно картинки в огромном калейдоскопе. Меж сосен и елей сошлись в рукопашной схватке две нестройные цепи. Гулко хлопали выстрелы. В память врезался эпизод, вытеснивший из сознания все остальное. Петр Оборя бросился на широкоплечего, высоченного фрица. Фашист успел выстрелить из карабина и ранил Оборю в руку. Но партизан не остановился. Двое сошлись в рукопашной — здоровенный немец, на карабине которого был нож-тесак, и раненый Петр с автоматом без патронов. Обрадовалась, когда увидела, как Оборя, изловчившись, ударил врага по голове, по вскоре выронил оружие и стал перевязывать кровоточащую рану.

Катя стреляла из пистолета в мышиные мундиры и не знала, сразила ли врага, хотя сменила две обоймы. Пули и осколки щадили ее.

Уже засветло партизаны вырвались из окружения и, собравшись на опушке, стали рыть окопы, готовить лежки за гранитными валунами и толстыми пнями. Меньше половины бойцов осталось в строю, да и то многие были ранены.