Владимир Макеев - Кому светят звезды

Еще раз порадоваться бы встрече с любимым городом, а на душе у Михаила кошки скребли. Тяжело было видеть остывшие трубы не работающих заводов, громоздящиеся на улицах красные и серые развалины домов, зазубренные, как стены старых крепостей, остовы сожженных зданий.

«И все-таки не померкла красота Ленинграда, — размышлял Вологдин. — Просто строже он стал, как воин в боевом строю. Недаром городом-фронтом называют его в газетах».

Сегодня капитан Вологдин выступал в роли воздушного извозчика. Ему надо было приземлиться на Комендантском аэродроме, взять представителя политического отдела. Зарулив на стоянку, Михаил вылез из кабины и зашел в кабинет коменданта аэродрома, плотного широколицего майора.

— Вылет перенесен. Не оповестили разве? К знакомой, небось, хочешь успеть? — спрашивал высоким писклявым голосом комендант. — Так иди! Через пять часов твой вылет. Я собрата-летчика очень даже понимаю. Бумагу, чтобы патрули лишних вопросов не задавали, выпишу. Только не подведи меня — не опоздай.

«Добрая душа за суровой внешностью прячется, — подумал Михаил. — А хорошо бы хоть на часок заглянуть на Кировский, воздухом родного дома подышать». И с радостью принял предложение майора.

— Жена далеко отсюда, однако вдруг в почтовом ящике какая весточка объявилась. Пойду. Вернусь как штык!

— Так бы сразу и говорил. Кстати, до Финляндского вокзала на попутке. Сейчас выходит. Там до центра рукой подать, дотопаешь!

Дорогой, теперь уже с земли, он рельефнее видел те же картины, что и с воздуха: разрушенные и закопченные дома, небольшие грядки с картошкой, капустой на пустырях и в скверах.

Около большого серого дома Михаил повернул направо. Долго, будто зачарованный, смотрел на Петропавловскую крепость, и вдруг его охватило волнение. Чем ближе подходил к дому, тем сильнее волновался. Не хватало воздуха, и, как тогда, в партизанском лесу, где встретился он с Петром и Костей, начало знобить.

Внешне дом, где они жили, не казался ему такой страшной мертвой коробкой, как зимой. Кое-где вместо фанеры в окнах появились стекла или марля, чисто было на улице и панели. Возле подъезда Михаил остановился, но через минуту побежал, перескакивая через ступеньки, на свой этаж. Он торопливо открыл почтовый ящик, увидел внутри два конверта и вскрыл их. При свете, падавшем через пустые глазницы рам, жадно начал читать.

Незнакомый почерк заставил его вздрогнуть. Читал с тревогой и беспокойством. Кто-то, неизвестный ему, обменялся с Екатериной Вологдиной адресами. Далее в довольно туманной форме говорилось о гибели отряда в бою с карателями. Лишь ему одному удалось спастись и перебраться через линию фронта…

Потрясенный, стоял Вологдин возле закрытых дверей. Казалось, что-то оборвалось у него внутри. «Что с ней? Погибла? В плену? Как теперь жить?» Он не знал, сколько времени простоял так — неподвижно, окаменело. «Зайти в квартиру? — размышлял Михаил, взяв себя в руки. — Нет, это выше моих сил. Дома все напоминает о Кате: шкаф с ее немногочисленными платьями, остановившиеся ходики, которые она так любила переводить, вазочка с засохшими ландышами, которые принес он прошлой весной с запахом весеннего леса, ее расшлепанные тапочки у входа в комнату, даже сами стены…»

Перед глазами явственно прорисовалась их последняя встреча в партизанском отряде, когда были вместе вечер, ночь и еще целый день… С трудом — почему-то вдруг темнее стало на лестнице — Вологдин прочитал другое письмо, от тещи. Та спрашивала, почему никто ей не пишет. Желала здоровья, успехов в жизни. Умоляла прислать хоть коротенькую весточку.

Не заходя в квартиру, Михаил возвратился на аэродром. Самым важным для него сейчас было не оставаться одному. Рассказать боевым друзьям о своей потере, о том, что готов бить врага жестоко, беспощадно и смерть в бою его теперь совсем не страшит.

— Явился не запылился? Почему скоро? — удивился комендант, увидев Вологдина. — Да на тебе лица нет! Случилось что-нибудь?

Михаил не ответил, стоял понурив голову.

— Понимаю, плохо, братец, — тихо произнес майор. — Ну не говори. Помолчи, поплачь втихаря… Что я могу сделать? Знал бы, не пускал за такими новостями… Слушай, капитан, а лететь ты можешь? Надо доставить в часть писателя. Скоро подъедет.

В другое время Вологдин обрадовался бы встрече с таким человеком, но сейчас ему было все равно, с кем лететь. Неподвижно стоял он возле самолета, пока комендант помогал писателю забраться в заднюю кабину, и просил не мешать управлению, ничего не трогать в полете.

На аэродроме, где базировались штурмовики, пассажир, поблагодарив за отличный полет, спросил у Михаила о самочувствии и боевых успехах. Вологдин не ответил. Удивленный таким невниманием, писатель обиделся:

— Не желаете со мной разговаривать?

— Простите, я только что узнал о гибели жены…

Писатель сочувственно погладил Михаила по руке и пошел к ожидавшему его прилета парторгу старшему лейтенанту Калашникову. Вместе они поспешили в клуб.

Вологдин отправился к командиру эскадрильи. Майор Гусев тоже собирался в клуб, но, увидев командира звена, снял фуражку, снова сел и предложил сесть капитану. Тот от дверей выпалил:

— Хочу лететь на штурмовку! Дайте мне задание!

Комэск внимательно взглянул на подчиненного, словно давно не видел его, почесал переносицу и, стараясь быть спокойным, ответил:

— Полетим, не сегодня, так завтра. Случилось что-то у вас? Садитесь же, капитан Вологдин.

Невнятно, глухим, надтреснутым голосом Михаил рассказал о письме. Гусев молча рассматривал его покрытое испариной лицо, видел опустошенный взгляд обычно живых и добрых глаз.

— Понимаю, что мое горе в сравнении с общим — капля в море. Но я потерял человека, для меня самого дорогого… — проговорил Михаил.

— Утешительных слов говорить не умею. — Гусев тронул капитана за плечо. — Скажу, что в боях сполна отомстите. И еще, что не все потеряно. Всякое бывает на войне. Случается, те, кого мертвыми считали, живыми возвращаются. Вас тоже, когда к партизанам попали, кое-кто в покойники зачислил. А все иначе оказалось.

Майор говорил не торопясь, громко, но его слова приходили к Михаилу будто из другой комнаты, еле слышными. «Вот и все. Вот и все. Остался один на всю жизнь…» — глухо шептал ему внутренний голос.

Поздним вечером Гусев проводил Вологдина до общежития. Михаил лег на кровать, забился под одеяло и стиснул зубы. Ему казалось, смерть Кати сломала его судьбу. Впереди уже ничего не было и не могло быть. Во сне его мучили кошмары. То жгло огнем все тело, казалось, горел в самолете и не мог его покинуть, то вдруг охватывал леденящий холод, как тогда, во время двенадцатичасового купания в море.