Владимир Макеев - Кому светят звезды

— А ты, Катя, настоящий товарищ.

Утром Петр улыбнулся Вологдиной и сказал:

— Сегодня, выспавшись, побольше сделаю. И боль в руке малость утихла.

Сказал и пошел медленно, грузно. Под ним проседал, рассыпался песок. Петр поднимал ногу, чтобы шагнуть, другая погружалась в мягкую, податливую почву. Он переступал, покачиваясь, словно на волнах, и в такт покачивался висевший на его плече толстый моток ржавой колючей проволоки. Под него был подложен кусок найденной у моря доски, предохраняющей тело от колючек. Но когда круг проволоки описывал большую амплитуду, стальные шипы легко вонзались в вату телогрейки, обжигали грудь и спину.

— Жалят, что твои осы. До века жил бы, такой работенки не делал, — проговорил Петр, осторожно кладя на песок у воды проволоку.

— Рахметов на гвоздях спал, считал, что так надо для революции, — ответил Костя Рыжий, разгибая усталую спину.

— Может, гвозди у него покороче были, — буркнул Оборя.

Его взгляд упал на руки командира отряда, рубившего лопатой колючую проволоку. Они были в крови и в глубоких порезах. Петр отдохнул малость и снова пошел в лес за проволокой.

С нетерпением, считая часы, партизаны ждали дня, о котором сказал командир, — дня отплытия. И он настал, этот день надежд и тревог.

Ранним утром Вологдина подошла к берегу. Шумел прибой, волны догоняли друг друга и, заканчивая бег у прибрежного песка, бросали белые пенные хлопья к ногам.

Решили, что на плоту пойдут четверо: Колобов, Катя, Тереха и Оборя. Рана у него так нагноилась, что оставлять его в тылу было нельзя.

В песке прорыли глубокий тоннель, и, когда вода ворвалась в него, большой неуклюжий плот, всплыв, закачался на прибойной волне.

При прощании не было речей и слез, звучало лишь короткое «До встречи!», в котором было пожелание вырваться из окружения и снова найти место в борьбе.

Командир отряда обнял Костю и других уходивших партизан.

— Ну, сыны мои, счастья вам и удачи! — сказал он. — Ждите хороших вестей с Большой земли, коли удастся нам доплыть к своим. Прощай, комиссар, — добавил Колобов, глядя на сосну, под которой темнела могила Петрова. — Спи спокойно, наш дорогой товарищ! Не мы, так другие отомстят за тебя врагу!

Остающиеся разделись и спустились в воду. Чтобы вывести плот за черту прибоя, пришлось окунуться почти по грудь. А дальше Тереха, Оборя и Колобов стали шестами отталкиваться от дна. Плот шевелился, поднимаясь на волне. Кате казалось, что вот-вот он рассыплется на отдельные бревна и все они полетят в воду.

Когда шесты перестали доставать дно, Петр с Терехой подняли парус: на двух жердях повесили скрепленные проволокой брезентовые плащи. Попутный ветер надул их пузырем, и плот заметно прибавил ход.

— А туда ли мы плывем? — спросила Катя.

— К своим, к своим, — успокоил ее Колобов, в руках у которого был маленький компас. — Если ветер переменится, возьмемся за весла.

Он громко именовал веслами две кое-как обтесанные жердины, расширяющиеся у комлей.

Ветер одновременно был и союзником и врагом. Он гнал плот к Кронштадту, зато поднимал крутую волну, которая накатывалась на бревна. Вскоре все вымокли до нитки. Ходить по плоту было рискованно: поскользнешься и тут же угодишь в воду.

Стараясь подбодрить товарищей, Оборя стал рассказывать приключившуюся с ним когда-то историю.

— Одно время работал я в городе, — начал он. — Однажды на выходной собрался махнуть домой в деревню. От станции мне надо было еще часа четыре топать, ибо на ближнем к нам полустанке поезд не останавливался. А мне страсть как не охота тащиться пешедралом. Решил — будь что будет, либо стоп-кран сорву, либо на ходу с подножки сигану. Задал храпака, и снится мне, что за срыв стоп-крана упекли меня в каталажку. Казню себя за то, что лень сильнее меня оказалась. Тут просыпаюсь и вижу: стоит поезд. И где бы вы думали? На моем маленьком разъезде! Оказалось, впереди путь ремонтировали, застрял состав почти у самого моего дома. Вот и верь после этого дурным снам!

Но ни Колобов, ни Тереха, ни Катя не улыбнулись. Не до улыбок было. Ныли мокрые ноги, кровоточили и гноились исцарапанные руки, ни на минуту не выпускал из леденящих объятий холод. К тому же пошел нудный дождь-моросун.

Утром, когда рассвело, лежавшая ничком на мокрых бревнах Вологдина осмотрелась. Кругом простирался залив. Не было видно уже низкой полоски берега. Она уставилась на воду, словно измеряя ее глубину. Голова горела. Катя попыталась подняться, но в изнеможении опустилась на бревна.

— Худо? Это от качки, — стал успокаивать ее Петр.

Он снял намокшую телогрейку, положил ей под голову.

— Что ты, зачем! — запротестовала Вологдина.

— Так жарко мне. Тереха, давай-ка сюда свою шинель! — Шинель Петр постелил на бревна. — Я же говорю, что сейчас нам с Терехой жарко будет. Чуешь, ветер сдох. Придется за весла браться… Куда направление держать, командир?

— Известное дело, на восток. По компасу сверяться будем, — отозвался Колобов, беря необструганное весло из толстой доски.

Все трое быстро устали, зато согрелись.

— Да, не вижу буруна за нашим кораблем, — с горечью заметил Оборя, — но все же кое-как вперед ползем.

— Почему решил, что вперед? Похоже, нас течением снова к берегу тащит, — тихо, чтобы не услышала Вологдина, прошептал Дед, покачав головой.

— Указатель скорости приспособил. Он показывает, что плывем.

— Брось ты свои дурацкие шуточки! — оборвал Оборю Терентий Бляхин.

— Не до шуток мне, — обиделся тот. — Я сзади леску с грузиком и наживкой прицепил. Может, щука цапнет. Отклоняется назад леска, значит, мы вперед идем.

— Голова! — одобрил командир отряда.

— Но идем-то едва-едва.

Как ни старались партизаны, плот оказался слишком тяжелым для трех гребцов.

Вологдина, обладавшая тренированным слухом радистки, слышала весь разговор мужчин, но ничего им не сказала. Ее лихорадило, мучил затяжной кашель. Голову сдавливало, словно клещами, в глазах темнело. Катя чувствовала, как путаются мысли. Вскоре она заметалась в липком жару.

— Лежи, лежи, — говорил уже ничего не слышавшей Кате Оборя, на минуту оставив весло, — домчим тебя скоро, сдадим докторам в белые руки.

С тревогой и болью смотрел он на Катю: «Жаль, если такая женщина погибнет. А себя не жаль? Рана на руке снова открылась. Рука немеет, весло одной правой держу. Надолго ли сил хватит?»

— Кончай сачковать! — хмуро окликнул его Терентий. — Давай берись-ка за весло.

Нелегкие думы одолевали и командира отряда, отдыхавшего на толстом бревне, прилаженном поперек плота. «Почему я здесь, а не с теми, кто остался лежать у опушки леса? Виноват перед ними. А что сделал не так? Людей к боям ежедневно готовили. Отряд за короткий срок стал грозной силой. Поэтому и обозлились каратели, поперли, не считаясь с потерями. Сила силу сломила. Сам от пуль не прятался».