Владимир Макеев - Кому светят звезды

Нашим войскам, наступавшим в сентябре и октябре сорок второго под Ленинградом, не удалось прорвать блокадное кольцо, но они разгромили лучшие фашистские части, сорвали подготовленное в течение лета наступление на город, отвлекли значительные вражеские силы от Сталинграда — сделали все, что смогли, и сделали немало. В легендах и песнях восславил позднее народ «наши штыки на высотах Синявино, наши полки подо Мгой».

Выздоровление Вологдиной шло долго, трудно. Временами казалось, что ее ослабевший организм не справится с болезнью. В ночь кризиса начальник отделения не отходила от больной. Молодая женщина металась в жару, вспоминая своих товарищей по плаванию на плоту, часто называла по имени мужа. Все они были далеко. Командир отряда Колобов, Терентий Бляхин и Оборя выписались и готовились к отправке во вражеский тыл, а Михаилу Гостева запретила иона появляться в госпитале.

Врач знала, что кризис близок. Все решится ночью. Днем она съездила в город, встретилась с довоенными друзьями — тоже медиками — и достала немного дефицитного лекарства. Каждые два часа она делала Кате укол и с тревогой ожидала исхода.

Медленно, словно привязанная, двигалась стрелка на часах. Увидев, что лицо Кати порозовело, на лбу выступили бисеринки пота, Гостева поняла, что кризис миновал, она вырвала из лап смерти молодую женщину, и, наверное, никогда не узнает о тяжелой ночи летчик, ее муж, который недавно прошагал до утра под окнами палаты.

Письмо от начальника отделения с разрешением побывать в госпитале пришло в эскадрилью через бесконечно длинные две недели. На этот раз Гостева встретила Михаила приветливо, но, провожая к палате, заметила:

— Разрешаю посидеть не больше получаса.

Вологдин увидел жену, в коротком байковом халатике, бледную, осунувшуюся. Катя показалась ему еще более худой, чем в ноябре, в дни прошлогодней встречи в Ленинграде. Наклонившись, Михаил бережно прижал ее к груди и не мог проронить ни слова.

— Мишенька, здесь люди, неудобно обниматься, — сказала Катя, но сама потянулась к нему.

— А где твое «здравствуй»? — спросил Михаил, поудобнее усаживая жену на кровати.

Катя взяла с тумбочки кулечек, в котором лежало несколько соевых батончиков, и протянула мужу:

— Хочешь конфетку?

— Не хочу. Тебе они нужнее.

— Это я посылку получила. И знаешь от кого?

— От кого? — удивленно переспросил Михаил.

— От нашей дочки. Тут такое дело: прошлой осенью мы с моей подругой Надей Деговой девочку из-под завала вытащили. А маму ее там же убило. Вот я и положила в карман ее платьишка свой адрес. И представляешь, Миша, недавно пришла с Урала по нашему адресу маленькая посылочка с письмом от Галинки. Мне сюда передали. Вот возьми, сам прочти.

«Дорогая тетя Катя! Письмо диктует тебе девочка Галя, которую ты в Ленинграде спасла. Я теперь живу в детском доме с ребятами. Мне здесь хорошо. Кушать дают много. Мне сказали, что после войны вы обещали взять меня к себе. Это правда, тетя Катя? Я буду вас слушаться и очень любить, как маму…»

Рука Михаила, державшая маленький листок, задрожала.

— Если ты так решила, родная моя, я не буду возражать. Считай, что у нас уже есть дочь. Теперь я и воевать стану за тебя и за нашу Галинку.

— Я так и знала, милый, — прошептала Катя, целуя мужа в губы.

— Товарищ капитан, — заглянула в палату Гостева, — я разрешила вам побыть у жены тридцать минут. Прошло уже сорок. Вы всегда такой недисциплинированный?

— Иди, Мишенька, главное-то решили, — улыбнулась Катя, прощаясь.

Пройдя между двумя рядами кроватей в коридоре, Михаил зашел в небольшой кабинет начальника отделения, служивший и смотровой, и процедурной.

— Все страшное позади, — положив на застланный простыней стол папку с надписью: «Истории болезней», сказала Гостева. — Организм у вашей Катюши молодой, сильный. Но потребуется еще несколько недель, чтобы оправиться после пневмонии и нервного шока. Лечит ведь не только врач, и время тоже…

Вскоре Вологдина вышла на первую прогулку. Медленно побрела она между госпитальными домиками и ветвистыми соснами к заливу. Морозный воздух, наполненный ароматом хвои и моря, бодрил, дышалось легко и радостно.

— Гуляем? Как самочувствие сегодня? — услышала Вологдина знакомый голос Гостевой.

— Все хорошо. Чувствую себя лучше всех, и погода прекрасная. Пора выписывать, чтобы зря место не занимать, — торопливо проговорила Катя.

— Правильно! Кончилась, считай, черная полоса в твоей жизни, — с дружеской улыбкой сказала врач, обнимая Вологдину за плечи. — Через несколько денечков распрощаемся.

Они подошли к обметенной от снега скамеечке и сели, по-доброму глядя друг на друга.

— А знаешь, бывают периоды, когда жизнь превращается в зебру, — сворачивая самокрутку, заметила врач.

— Почему? — не сразу поняла Вологдина.

— У зебры по всей шкуре полосы чередуются: черпая с белой. Вот и в жизни тоже порой так. То радость — светлая полоса, то подвалят неприятности — черная, — ответила Гостева, застегивая верхнюю пуговицу на Катиной фуфайке.

— Верно. В последнее время весь наш отряд по черной полосе шел, светлого было мало, — проговорила Вологдина, вспомнив о погибших в прибрежных лесах товарищах.

— У всех нас, ленинградцев, затянулась черная полоса. Сколько людей лежит на кладбищах… — задумчиво проговорила врач. — Но должны наступить хорошие, добрые перемены.

— Сейчас или после войны?

— Теперь, а после войны тем более, потому что жизнь будет счастливой, люди станут красивее, — с воодушевлением проговорила Гостева, поднимаясь со скамейки. — Давай-ка, Екатерина, ходить. Зябко тебе, наверное, без движения.

— Доктор, я не хочу далеко загадывать. Мне стыдно об этом говорить, но я и сейчас счастливая. Меня война пощадила, муж жив-здоров.

— От души тебе завидую, милая девочка, — сказала Гостева. — А я на своего еще осенью похоронку получила. Танковой бригадой командовал. А маму здесь положила, на Пискаревском…

— Простите, доктор, я не знала, — растерянно произнесла Вологдина, сообразив, что неуместно заговорила о своем счастье.

Мимо высоких сосен Вологдина вышла к забору. С пригорка виднелось шоссе, по которому проносились машины — тяжелые «зисы», шумные полуторки, черные командирские эмки. Подумалось о том, что раньше вот так же мчала ее жизнь, не давая ни обернуться назад, ни заглянуть в будущее. Сегодня вот врач говорила, что после войны счастливее, красивее станут люди. Но разве, пережив такие испытания, потеряв родных и близких, можно стать по-настоящему счастливым? Ведь эхо войны до самого последнего часа будет отдаваться в сердце.

Катя рискнула представить свое будущее после войны. Окончит институт, станет искусствоведом, таким талантливым, что ее возьмут работать в Эрмитаж или Русский музей. А Миша станет знаменитым летчиком. Вырастят Галочку, нет, еще и сына. Как его назовут? Игорьком пли Мишей-младшим?