Владимир Макеев - Кому светят звезды

Михаил вспомнил, как до войны один молодой летчик неудачно приземлился с парашютом и сломал ногу. Чуть позже в эскадрилье шло собрание, горячо обсуждали учебные задачи, упомянули и о несчастном случае. Вдруг попросил слова Залесный и, как показалось тогда Вологдину, ни к селу ни к юроду предложил организовать кружок парашютного спорта для жен командиров. По-разному отнеслись к этому летчики. Кое-кто заулыбался. Даже Бойцов не сразу нашелся с ответом. Тем более что для многих не были секретом частые нелады инженера с собственной женой. Михаил подумал тогда, что поцапался Иван Залесный с дражайшей половиной, хочет, чтобы та хлебнула горяченького до слез. Но Бойцов, подумав, в принципе, поддержал инженера, согласился с тем, что жены плохо представляют труд мужей-авиаторов.

Вскоре в гарнизоне начал работать лекторий для командирских жен, они охотно посещали занятия. Внимательнее к мужьям стали относиться, ближе к сердцу приняли мужние заботы.

Немецкие войска приближались к Ленинграду. Разрушенные города и деревни, пожарища оставались на их кровавом пути. Ожесточенные бои завязались под Лугой. Наши войска не успели закончить строительство Лужской оборонительной полосы, не подтянулись резервы. Тяжелое, тревожное и опасное положение создалось на дальних подступах к городу Ленина. На его защиту поднялись рабочие, служащие, интеллигенция, моряки с кораблей и курсанты военных училищ. На заводах и фабриках днем и ночью гудели станки: предприятия перестроились на выпуск военной продукции. Еще вчера не возникавшие вопросы вдруг стали первостепенными, приобрели государственную значимость. В июле таким неотложным делом стала эвакуация из Ленинграда детей.

Открыв как-то утром окно, Катя Вологдина удивилась тишине во дворе. Не слышно детских голосов, не стучат башмаки прыгающих по «классикам» девчушек. Если раньше этот шум иногда раздражал, то теперь его не хватало. Словно исчезло из жизни что-то привычное и даже необходимое.

Поздно вечером пришла домой Ольга Алексеевна. Усталая, осунувшаяся, она, не поужинав, прилегла на диван. Катя села рядом с матерью, обняла ее и прижалась щекой, как делала это в далеком детстве.

— Ты чего, дочка?

— Не по себе мне, мамочка, вижу, как пустеет дом. Знаю, что соседи эвакуировались. А сегодня ни одного дитенка во дворе не было.

— Хорошо, что ты сама начала разговор. А то я все не решалась сообщить тебе свои новости, чтобы не расстроить. Ты первой намеревалась уйти из дома, а жребий выпал мне…

Катя не сразу осмыслила сказанное матерью.

— Ты собираешься в эвакуацию? — спросила она.

— Приходится, Катя. Детей эвакуируют, уезжаю с ними. Ты уже большая, а они крохи детсадовские. Пойми и прости, если что не так…

— Понимаю, мамочка, — тяжело вздохнула Катя. — Ты заведующая детским садом, кому же как не тебе быть возле детей. Когда уезжаете? Куда? Надолго?

— Через три дня, в Челябинскую область. Надолго ли? Кто знает, как она, война, пойдет…

— В Челябинскую область? — переспросила Катя. — В отцовские места, значит.

— Да, в отцовские… Может, могилу удастся навестить, — тяжело вздохнув, сказала Ольга Алексеевна и, помолчав, прибавила: — Сейчас собираемся, укладываемся, родителям с пеной у рта доказываю, что ребят увозить надо. Многие не соглашаются чадушек отпускать… Ты что-то хочешь спросить? — И пристально посмотрела на дочь.

— Хочу предложить тебе свою помощь.

— Спасибо, — обрадовалась Ольга Алексеевна. — Значит, завтра вместе в детсад пойдем. Дел уймища.

На другой день, когда мать ушла договариваться о машинах, Катя осталась в ее комнате. Вошла полная блондинка лет тридцати с мальчиком в синем матросском костюмчике и возмущенно затараторила:

— У меня муж погиб на фронте! Теперь и сына хотите отнять? А он — единственное, что у меня в жизни осталось! Не отпущу, ни за что не отпущу!

— Пожалуйста, присядьте, — предложила Катя, думая, что сказать женщине, и сожалея, что нет рядом матери.

— Вот видите, сказать вам нечего, поэтому и молчите, — уже спокойнее прибавила блондинка, садясь на стул с выгнутой спинкой.

— Мне, признаться, нелегко говорить с вами. Может, я и права на это не имею, детей у меня нет. Недавно вышла замуж, училась, — словно оправдываясь перед расстроенной женщиной, проговорила Катя. — Но мне кажется, что вы ошибаетесь. Вы ведь не желаете зла своему ребенку?

— О чем вы говорите?! — снова закричала женщина. — Я жизнь за него отдать готова! Всю кровь по капельке!

— В это верю. Но ради любви вы и должны расстаться с ним, — с несвойственной ей твердостью сказала Катя. — Неужели вы хотите, чтобы он со страхом слушал вой сирен воздушных тревог? Сколько ему лет?

— Четыре года!

— Большой уже, все понимает! А если начнутся бомбежки, такие же, как в Киеве, Минске, Севастополе? Представьте себе, что не успеете добежать до бомбоубежища…

— Я на крыльях долечу!

— На крыльях летают они, фашисты, а мы с вами ходим по земле. По огненной земле. Надо эвакуировать вашего сына, — убежденно сказала Катя. — Ему будет легче и вам. Сделайте это, прошу вас!

Женщина, прижав к щеке головку мальчика, молчала.

— Обещайте мне, что отправите ребенка. Ну пожалуйста, — попросила Катя.

— Для меня легче умереть…

— Не умирать, а жить надо! Особенно им, этим крохам!

— Хорошо, я подумаю, — поднявшись со стула, сказала женщина.

В хлопотах быстро, словно миг, пролетело трое суток, отпущенных на сборы детского сада.

Наверное, никогда за всю свою многолетнюю историю Московский вокзал Ленинграда не принимал одновременно столько детей. Ребята от двух до двенадцати лет стояли на перроне нестройной шеренгой вдоль длинного железнодорожного состава.

— Дети, будьте внимательны, не подходите к краю платформы! — распоряжалась Ольга Алексеевна. — Большие, держите младших за руки!

«Здесь ли женщина, с которой я говорила в детском саду? Решилась ли она?» — подумала Катя и обрадовалась, увидев среди суетящихся родителей полную блондинку. Та стояла позади всех, тихая, покорная судьбе, и даже не плакала. Отошла подальше, чтобы не видел ее, не разревелся сын. А малыш плакать и не собирался. Держался за руку девочки лет семи и с любопытством рассматривал паровоз, одиноко стоявший на соседнем пути, не совсем понимая смысл и значение происходящего.

Катя подошла к подножке вагона. Услышала, как светловолосый малыш в сером свитере, всхлипывая, уговаривал потрепанного черного медведя не плакать, потому что мама скоро приедет и пришьет оторванное ухо. Мальчик постарше, обращаясь к однолетку-соседу, произнес слово «фашисты». Услышав его, заплакала девчушка лет четырех в синем, горошками платье. Она крепко прижала к себе тряпичную куклу, будто испугалась, что фашисты отнимут игрушку.