Владимир Макеев - Кому светят звезды

— Ничего, дети, побудете летом за городом и к мамам вернетесь, — успокаивала питомцев Ольга Алексеевна.

«Верит ли она сама в то, что говорит, — думала Катя, — ведь велела положить детям в чемоданы теплые вещи. Сил нет на все это смотреть, скорее бы отправление».

Наконец объявили посадку. Вологдина подхватила на руки мальчика с медведем, стоявший в паре с ним старший брат понес маленький чемодан. Заплакали женщины на перроне, дружным ревом ответили им малыши. Катя торопливо обняла мать и уже на ходу выпрыгнула из вагона. Поезд быстро набрал скорость.

«Так и не успела поговорить с мамой, — тоскливо подумала Катя. — Сказала только, что прямо с вокзала собираюсь снова идти к военкому…»

В райвоенкомате людей было на этот раз куда меньше, чем в день начала войны.

— Садитесь, — предложил уже знакомый Кате черноволосый майор.

— Я к вам приходила. На фронт прошусь. Муж — летчик, воюет.

Майор ответил, что помнит ее, но Катя не поняла, действительно ли он узнал ее или сказал так, для приличия. Столько приходит сюда людей, разве всех упомнишь?

— Ваша специальность — гражданская, военная? — деловито спросил майор.

— Искусствовед… будущий, — смутилась Катя. — В институте занималась. Готова научиться другой, более нужной на войне профессии.

— Значит, специальности нет…

Беседу прервал телефонный звонок. Пока майор говорил по телефону и что-то записывал, Катя оглядела кабинет. Ничего лишнего — стол, стулья, сейф, железная солдатская кровать. Ее внимание привлекла засохшая маленькая веточка вербы, стоявшая в подставочке среди тщательно отточенных карандашей. Было в ней что-то сугубо личное. Катин взгляд снова и снова возвращался к темно-красной, с серыми гладкими серыми шишечками вербочке. «Весной еще тут поставили, а убрать, видно, недосуг», — подумала Катя.

Майор, словно угадав ход ее мыслей, сказал:

— Провожал весной жену к больной матери в Минск, сорвал в скверике две веточки — одну ей отдал, другую себе оставил. Как символ скорой встречи, что ли… Вот вербочка здесь, а что с женой, не знаю, нет известий. Минск… Сами знаете…

Застеснявшись своей откровенности, майор стал внимательно рассматривать документы Вологдиной — паспорт и студенческую зачетную книжку. А Катя, неотрывно глядя на маленькую красную вербочку, вдруг вспомнила о прелестных лесных ландышах, букетик которых привез Миша той весной. Умилил ее и рассказ мужа о том, как долго искал он ландышевую поляну. Часа два ходил по лесу, приглядываясь, а цветов все не было. И вдруг — целый ковер зеленых язычков — листьев с нежными белыми колокольчиками. Умудрился как-то сохранить и свежими привезти цветы на Петроградскую.

Смешной, стеснялся, когда был в форме, нести букет в руках. Завернул в газету. Так, не разворачивая, и вручил ей. А она не раз внушала ему, что командир, особенно морской летчик, с цветами выглядит мужественно и красиво.

Негромкий голос майора вернул ее к действительности:

— Екатерина Дмитриевна, если ваше решение твердое, я хочу посоветоваться с вами. Не знаю, так ли скажу, но думаю, поймете…

— Я вас слушаю…

— Личное и общее сейчас как никогда Переплелось, — продолжал майор. — У людей теперь одна беда и, пожалуй, одна судьба…

Вологдина поняла, что говорил майор не только для нее, но и для себя самого. Говорил так потому, что были они равными. Не по званию, не по должности, а перед лицом войны и общей судьбы.

— По-доброму я должен отказать вам, — внимательно посмотрел на нее майор. — Но ведь к другому пойдете. Тот откажет, постучитесь к третьему и все равно своего добьетесь. Справедлива и естественна ваша настойчивость. Я сделаю все, что в моих силах. Постараюсь помочь поступить в школу радистов. Специальность хорошая…

— И во время войны очень нужная, — обрадовалась Катя.

— Всегда нужная, — уточнил майор. — Я переговорю с товарищами. Получится — сообщим повесткой. Тогда придете к нам документы оформлять.

Катя поднялась со стула:

— Очень вам благодарна, товарищ майор.

— Удачи вам, будущий искусствовед.

Старший лейтенант Вологдин вместе с техниками осматривал машины. К нему торопливо подошел Иван Залесный.

— После вчерашнего полета, — сказал он, — в твоем аэроплане моторист полтора десятка пробоин обнаружил. Считай, в рубашке родился. Вылет через час. Дадим самолет поновее, с рацией. Так что ни пуха… По теории вероятности, два раза в такой переплет не попадают! Это точно!

Только не был пророком этот добрый человек. Желтобрюхий «мессер» встретил МБР Вологдина над морем, и в ту же минуту летчик увидел потянувшиеся к самолету огненные трассы. Старший лейтенант бросил машину вниз, беспрерывно вел огонь стрелок-радист. Но трассы прошили самолет, и он загорелся. Пламя дымящейся струйкой растекалось по обшивке.

— Прыгать! — приказал Вологдин штурману и стрелку-радисту.

Михаил выпрыгнул вслед за штурманом.

Внизу под ним был купол только одного парашюта. Где же второй? Взглянул на планирующий к воде гидроплан и увидел, что из кабины стрелка-радиста бьет по «мессерам» пулемет. «Глухов остался в машине, — с болью понял он. — Пожертвовал собой, прикрывая нас».

А ниже разыгрывалась другая трагедия. Лейтенант Быстров руками подтягивал стропы парашюта, чтобы ускорить спуск, но фашистский летчик в упор расстрелял штурмана. Михаила спас стрелок-радист. Каким-то чудом Глухов послал последнюю очередь в идущий на командира «мессершмитт». Тот резко отвернул в сторону, и в ту же секунду взорвались бензобаки МБР.

Плюхнувшись в воду, Вологдин с трудом отстегнул намокший парашют, перевел дыхание. И тут почувствовал, как жгучие слезы катятся по щекам. На его глазах враги безжалостно расправились с боевыми товарищами, а он бессилен был чем-нибудь помочь. На поверхности воды его держал пробковый спасательный пояс. Вокруг простиралась ровная гладь залива. «Мессеры» ушли. В небе — ни облачка, на горизонте — ни пятнышка.

Откуда ждать помощи? Маршрут полета известен в эскадрилье, но все самолеты на заданиях. Пока вернутся, заправятся, начнут искать… Надежда лишь на случайный катер. До островов, где наши войска, не так далеко. Но вряд ли заметят его с проходящего корабля. Он в заливе, словно иголка в стоге сена.

Солнце спускалось все ниже к горизонту. Вологдин не знал, сколько времени болтался на воде. В часы затекла вода, и они остановились еще в десять утра (тогда Михаил освободился от парашюта). Вода перестала казаться теплой. Прилипла к телу и тянула вниз промокшая одежда. Временами у Михаила возникали галлюцинации: будто концентрические круги воды, вращаясь, все глубже затягивают его в пучину. Пролетавшие над головой чайки казались ему пикирующими «мессерами», нацелившими в его голову черные клювы пулеметов. Сознание мутилось, наступал жуткий беспросветный мрак.