Владимир Макеев - Кому светят звезды

— Сегодня получен приказ Центрального штаба партизанского движения начать в тылу врага широкую «рельсовую войну» — уничтожать рельсы, мосты, водокачки, депо, другие станционные сооружения, подсобное хозяйство дорог. О значении этой борьбы лучше, чем написано в центральном органе нашей партии, газете «Правда», не скажешь. Послушайте, товарищи. — Командир бригады развернул вчетверо сложенную газету и громко, четко произнося каждое слово, начал читать: — «Танковый или пехотный полк фашистов — серьезная сила на поле сражения. Но танковый или пехотный полк, следующий по железной дороге к линии фронта на платформах или в вагонах, может быть уничтожен группой партизан в несколько человек. Задача партизан — уничтожить гадину, пока она не вылезла из эшелона, вместе с эшелоном…»

— Мы прикинули тут со штабом и политотделом, — показал комбриг на ближайших помощников. — Получается, много подрывников потребуется. Не всем это дело знакомо. Будем и учиться, и действовать. Решено создать такие группы.

По всей оккупированной фашистами советской земле грянула партизанская гроза. Взрывы поднимали в воздух рельсы и шпалы, сметали с насыпей паровозы и вагоны, танки и живую силу. Падали под откосы или стояли, застревая на станциях, поезда с военными грузами. Говорят: «Ломать — не строить». Разрушать всегда легче, чем создавать. Партизаны вынуждены были разрушать ради будущего созидания. Посильный вклад в эту «рельсовую войну» вносила и партизанская бригада Василия Дмитриевича Соколова.

Не раз просилась «сходить на железку» и Катя. Но по установившемуся порядку радистов на такие дела не брали.

Зато Петр Оборя стал одним из лучших подрывников. В напарники к себе он взял Тереху Бляхина. «Конечно, это не Костя, — делился он своими мыслями с Катей, — но парень надежный, голова у него всегда холодная…»

На днях группа Обори свалила под откос идущий к фронту эшелон с техникой и вооружением. Петр с удовольствием рассказывал Кате о проведенной диверсии:

— Вышли мы к насыпи, видим, два фрица по ней ходят. Подкараулили их возле мосточка, сняли без звука. Тут же, на мосточке, пристроили мину, а сами в лесу укрылись. Залегли в кустах, ждем. Слышим — чухает паровоз, да не один, оказывается, а два в спарке. Прошел мостик, и тут громыхнуло. Полезли друг на дружку вагоны, платформы. Что-то повалилось с них, загремело, заскрежетало. Стрельба поднялась, собачий лай, крики. Только палили уцелевшие фрицы в белый свет как в копеечку. Ну мы не стали искушать судьбу и двинулись обратно…

Как-то раз, выйдя утром из землянки, Катя увидела группу партизан, в центре которой что-то рассказывал, жестикулируя, сидевший на бревне Оборя. Рядом молча стоял Тереха. Их, бывалых подрывников, уважительно слушали.

— Хуже всего рвать на открытом месте, — говорил Петр. — Мину заложил, а спрятаться негде — виден отовсюду, как на блюдечке. Разве только окоп вырыть и сверху чем-нибудь замаскировать. Да и то рискованно, могут найти и прихлопнуть…

— Тогда зачем на голое место лезть? — спросил один из партизан, молоденький скуластый паренек. — Лучше возле леса линию рвать.

— Ишь ты, умник нашелся, — иронически поглядел на него Оборя. — Из лесу-то фрицы как раз нас завсегда ждут. А мы по-хитрому, там, где они не думают-не гадают, — в чистом поле.

— А-а, — понимающе протянул паренек.

— Вот тебе и «а». Только таких, как ты, желторотых, брать с собой опасно. Один вот такой бикфордов шнур поджег и вместо спичек запал себе в карман сунул!

Партизаны заулыбались, лишь Терентий серьезно посмотрел на Оборю.

— Чего ты к парню прицепился? — буркнул он. — Или сам никогда лопоухим не был?

— Меня мамка сразу шустрым родила! — отбрил напарника Петр. — А вообще-то война на железке — вещь серьезная. Вот рассказывали, в одном из отрядов подрывник, Володей его звали, жизнью пожертвовал, чтобы эшелон на воздух поднять…

— Как это было? — раздалось несколько голосов.

— Не получилось тогда у них. Видел Володя, что не успевает группа перехватить поезд, к самой груди мину прижал и под паровоз бросился. Зато десятки танков и орудий до фронта не добрались.

— Герой настоящий. Так погибнуть не обидно, — заметил молодой партизан.

— Верно. Обидно сгинуть, когда задание не выполнишь, без толку, — согласился Оборя. — Жизнь — штука затейливая, никому два раза не дается и назад не возвращается. Вот и думай, как ее с толком провести. Жизнь, как и всякий припас, с умом употреблять надо.

— Ты, Петро, шибко грамотный, так вот и раскумекай мое предложение, — сказал Терентий. Он поднял с земли ветку и разломил ее пополам. — Это для примера. Что, если не всю шашку — четыреста граммов тола — под рельс класть, а половину? Сам знаешь, туго у нас с боеприпасами.

— Хватит ли? — усомнился Оборя.

— Проверим. Получим экономию, а врагу — лишний расход на ремонт. На стыках рвать надо, там рельс послабее.

— Ну что ж, Тереха, давай проверим половину шашки у нас на учебном пролете.

Вологдина слушала беседу партизан и размышляла о том, как просто говорят они о своих боевых операциях, словно о чем-то обычном, будничном. Никто ни слова о значимости того, что делает, о том, что жизнью рисковал не единожды. Война, говорят, ранит, калечит души. Петра Оборю да и Терентия должна бы ожесточить, но не стали хуже, грубее эти ребята. Добрые, хорошие парни, хотя знают, что завтрашнего дня для них может и не быть.

Когда уходили с партизанских посиделок, Катя поделилась с Петром этими думами.

— Так рассуждаешь потому, что сама добрая душа. Хотя, наверное, ты прав, но я о себе мало думаю. Добрый ли, злой — какая разница. Надо воевать, а не философствовать. Нам с тобой главное — победу приближать.

Во имя этой победы все больше взрывов гремело на железных и шоссейных дорогах. Летели из Берлина приказы: прикрыть… предотвратить… уничтожить… Рыскали патрули вдоль дорог. Фашисты вырубали лес у насыпей, ставили проволочные заграждения и минные поля. Но остановить набиравшее силу море народного гнева, море, у которого уже не существовало отливов, было невозможно.

Медленно поднялись вверх жерла орудий, стальные направляющие реактивных установок и застыли, готовые к бою. Словно неведомый исполин натянул гигантский лук, шестидесятипятикилометровое древко которого проходило по ораниенбаумскому плацдарму — от Старого Петергофа до Лебяжья, а тетива — по Кронштадту и его могучим фортам.

К вражеским позициям понеслись огненные стрелы с белесыми газовыми хвостами — реактивные снаряды. Над фашистскими укреплениями взметнулись клубы черного дыма, заполыхали вспышки, слившиеся в завесу сплошного огня, и казалось, задрожала, застонала промерзшая земля.