Владимир Макеев - Кому светят звезды

— Майор продумал организацию предполетной подготовки и самого полета до мельчайших деталей. Школьный опыт с магнитом помнишь? — казалось бы, не к месту спросил Залесный.

Абстрактный вопрос о школьном опыте после недавних серьезных вещей в самом деле показался Михаилу странным.

— При чем тут железные стружки? — удивленно спросил он.

— Точнее, опилки. На листе бумаги опилки — это, так сказать, неорганизованная масса, но приложишь снизу магнит — опилки примут строго определенную структуру магнитного поля.

— Ну-ну. Мысль твоя, стало быть, о том, что в военных условиях толковое задание, четкий приказ направляют силу и волю людей на решение боевой задачи.

— Верно понял. Прибавим шагу. Не то подготовка машин к вылету закончится без инженера.

…Сегодня боевой приказ вел самолеты к вражеским кораблям и транспортам, на них нацеливал грозное оружие «илов». Когда группы штурмовиков, пробив облачность, оказались над немецким конвоем, орудийные стволы кораблей огрызнулись кинжалами огня. Над кабинами самолетов, справа и слева от них, спереди и сзади, вспыхнули шапки разрывов. Эскорт старался отсечь путь к транспортам. «Зенитные снаряды у фрицев при взрыве дают черный дымок, а наши синеватый», — отметил про себя Вологдин.

Первая пара «илов», прорвавшись сквозь заградительный огонь, нанесла удар реактивными снарядами по фашистскому сторожевику. «Горит!» — обрадовался Михаил. С начала удара прошли считанные минуты, а уже пылали два корабля. Еще два резко сбавили ход, видно, были повреждены.

— Атакуем третий в строю транспорт! — передал по радио Вологдин своему ведомому.

Сбросив бомбы, он вывел самолет из пикирования. Рядом выходил из пике самолет другой эскадрильи. И вдруг соседнюю машину подбросило взрывом снаряда, она стала заваливаться вниз, желтоватое пламя жадно лизало левое крыло. «Прыгнут пилот и стрелок — наверняка подберут их немецкие корабли», — с болью подумал Вологдин. Но самолет перестал падать, летчик сумел выровнять его. В крутом пикировании он летел на эскортный сторожевик. Командир вражеского корабля, заметив, что горящая машина идет на него, пытался отвернуть. «Ил» тоже развернулся и продолжал пикировать на цель, стреляя из пушек. Летели, падали с палубы в воду люди. «Не только убитые падают, кое-кто шкуру спасает», — догадался Михаил.

Он тоже довернул самолет ближе к вражескому кораблю и увидел, как с грохотом и ревом «ил» врезался в палубу сторожевика. Отлетевшие при таране крылья смели с палубы все, подняли фонтаны брызг у борта. Тут же на корабле ухнул взрыв, разломивший его на две части.

Летчики погибшего «ила» до конца выполнили клятву: «Гвардеец может умереть, но должен победить!» Вместе с экипажем корабль почти мгновенно пошел ко дну. Тех, кто пытался отплыть, догнали горящие обломки. Победным эхом прокатился взрыв над заливом. Враг стал поспешно уходить, распался строй кораблей и судов. Фашистский конвой не прошел к месту назначения, не выполнил задачу. Были потоплены три боевых корабля и два транспорта.

Когда вылетавшие на задание летчики сели на своем аэродроме, не было среди них командира эскадрильи гвардии майора Кашикина, недавно прибывшего в полк с Тихоокеанского флота.

— С майором мой новый знакомый летал воздушным стрелком, — рассказал авиамеханик Иванидзе. — Сержант Семен Кузнец, сибиряк, могучий парень. Мать и младшие сестренки у него в Новосибирске. Отец в сорок втором тоже под Ленинградом погиб. Семен добровольно в армию попросился. Недолго повоевал, но отомстить успел…

— Я слышал их разговор, — подал голос начальник радиостанции, поддерживавший в полете связь с экипажами. Летчики обернулись к говорившему. — Самые последние слова слышал. Кашикин громко крикнул: «Идем на таран, Сема! Родина нас не забудет!» И сразу прервалась с ними связь, — закончил начальник радиостанции.

— Могли с парашютом прыгнуть, спасти свою жизнь. Но выбрали последнее пике, — сказал Вологдин.

— Как живые, они передо мной, особенно Семен. — Иванидзе отвел в сторону повлажневшие глаза.

— Они и так ушли в бессмертие, — отозвался Михаил. — Человек остается с людьми, пока жив в их памяти. Мы с вами Кашикина и Кузнеца никогда не забудем.

Спазмы сдавили горло, слишком свежи были впечатления от недавно увиденного, и Михаил торопливо простился с товарищами. Легко было уйти от Иванидзе, от других, но никуда не уйдешь от своих дум. «Все же не какой-то особый, железный человек подвиги совершает — такой же, из плоти и крови. А ведь есть и такие, что от страха перед врагом руки поднимают. В чем дело? Наверное, в том, что по-разному на жизнь смотрят. Одни меряют жизнь забором своего огорода, другие — всеми просторами Родины. А Родина для них — понятие святое…»

Михаил вспомнил утренний разговор с капитаном Залесным о школьном опыте с магнитом и силе командирского приказа. Приказ привел бронированные машины полка к цели — к вражеским кораблям — и заставил заговорить грозное оружие «илов». Но ведь никто не приказывал комэску майору Кашикину идти на таран. Значит, дело не только в силе приказа. Есть еще более могучая сила, чем приказ: те великие идеи, во имя которых живем и в защиту которых подняли боевое оружие.

Убедившись в своем бессилии склонить население оккупированных земель к сотрудничеству, фашисты с конца 1943 года начали массовый угон советских граждан в Германию. В ответ на это селяне уклонялись от регистрации, целыми деревнями при первой же возможности уходили в леса. Крупные земляночные поселения возникали в глухих чащобах.

Словно сочувствуя беженцам, зима 1943/44 года выдалась мягкой и безветренной. Ласковым оказался и первый весенний месяц март. И не захотели лесные люди возвращаться в свои деревни и села, ждали прихода Красной Армии-освободительницы.

В одном таком труднодоступном буерачном поселке Вологдину и Мятелкова угощали картошкой и ржаными лепешками. С продуктами в этом селении, видимо, было неплохо.

— Откуда такой достаток? — поинтересовался Олег Денисович у распоряжавшейся тут пожилой женщины с проницательным взглядом синих глаз. — Весна ведь. Урожай когда собрали?

— Легко сказать, а делать трудно. Сеяли без техники, руками из лукошек. Хлеб тоже серпами и косами убирали. Снопы цепами обмолачивали. Зерно в лесу укрыли, сумели сберечь. Картошку тоже сохранили, овощи кое-какие. С партизанами, конечно, поделились. А вот фашистам ни крохи не дали.

— А нас послали к вам узнать, не нуждаетесь ли в чем. Чем сможем — поможем.

— Спасибо за привет и заботу. Нужны нам сейчас только лекарства. Дети болеют в сырых землянках. Лечить нечем: окромя подорожника да сушеной малины, лекарств нету. А в деревню нос совать нельзя, опять же за детей страх берет. У нас на сельсовете приказ висел: кто после шести вечера пойдет — капут, офицеру не поклонится — в лагерь, за помощь партизанам — капут. Ребятам еще жить и жить. Сберечь их надо. А так что, ничего у Советской власти не просим! Только бы скорее наши пришли… Так я, бабоньки, сказала?