Владимир Макеев - Кому светят звезды

— Так, бригадир, так! — согласились другие женщины.

— Понятно. Комбригу и начальнику политотдела доложим. Добудем медикаментов. Обязательно добудем, — с уверенностью сказал Олег Денисович, в уме уже прикидывая текст телеграммы в Центр…

Центр быстро откликнулся на просьбу жителей временно оккупированной врагом территории. Решение руководства превзошло все ожидания: предусматривалось несколько рейсов транспортных самолетов для вывоза ребятишек через линию фронта. В лесные селения послали гонцов, и вскоре в партизанский лагерь начали прибывать дети разных возрастов — от годовалых карапузов до подростков. Сбор детей занял почти неделю. А на партизанский аэродром уже прибыл первый самолет.

— На всякий случай малышам в карманы записочки зашейте, — подсказал женщинам, занимавшимся отправкой, начальник политотдела бригады. — На войне всякое бывает, чтобы потом можно было узнать возраст, имя, фамилию и адрес.

…Всего по решению Центрального Комитета ВКП(б) из временно оккупированных районов Калининской области с партизанских аэродромов было вывезено 1700 детей.

Небо отливало такой яркой бездонной голубизной, что казалось, нельзя его затуманить разрывами снарядов, трассами пулеметных очередей. Но всего несколько минут назад здесь вертелась огненная карусель. Ведомые Вологдиным штурмовики и прикрывавшие их «яки» после штурмовки встретили большую группу «мессершмиттов». Истребители завязали бой. «Илы» продолжали идти к своему аэродрому — все как положено, однако совесть мучила Михаила. «У нас четверка «ястребков», у врага — втрое больше самолетов». Он развернул штурмовики и повел их на помощь «якам».

«Илы» атаковали стремительно и неожиданно для врага. Словно молнии сверкнули разноцветные трассы. Два «мессера» пылающими факелами ушли к земле. Капитан дождался, когда в прицеле вражеская машина займет почти всю сетку, чтобы отстрелять наверняка. Вот и заклепки на фюзеляже видны. Летчик нажал гашетку. Очередь пришлась в желтое брюхо вражеского истребителя, и тот развалился в воздухе. В этот момент и подловил Вологдина зашедший снизу «мессер». Снаряд разорвался под броней сиденья. Острыми жалами осколки впились в ноги. Самолет на несколько секунд завис и стал терять высоту.

— Прыгай! — приказал капитан воздушному стрелку и облегченно вздохнул, увидев внизу белый, наполняющийся воздухом купол парашюта.

Покидать самолет ему самому было рискованно, потому что осколками мог быть иссечен шелк парашюта и перебиты стропы.

Горящую машину Михаил посадил на первую подвернувшуюся поляну, не выпуская шасси. Он перевалился через борт, скатился по крылу на снег и, преодолевая страшную боль, стал быстро отползать от самолета. Сзади рванули бензобаки. «Пронесло, пока живем», — облегченно подумал он, поднимаясь на ноги. Стопы снова пронзила нестерпимая, жгучая боль, будто стоял не в унтах на холодном снегу, а босым на огнедышащей лаве.

Стараясь делать шаги пошире, Вологдин медленно побрел по полю, в сторону фронта, выбирая снежный наст потверже, чтобы меньше проваливаться и быстрее уйти от места вынужденной посадки. Не хотелось оставлять за собой следов, по они были: через унты начала просачиваться кровь.

Все мысли сходились на одном: заметили ли его самолет с земли, будет ли погоня? Он увидел бегущих от деревни солдат и убедился: заметили. Летчик попытался прибавить шагу, однако, не преодолев и десяти метров, упал. Он оперся на руки, по подняться не смог, а враги приближались. Капитан расстегнул кобуру и вытащил пистолет. Восемь патронов в обойме. Семь — для врагов, един — для себя.

Мысли… Мысли… Только на них хватало еще сил и времени. Пока стрелять было рано — далеко фашисты, уходить, скрываться — бесполезно. «Но почему думы совсем не предсмертные?» — даже усмехнулся Михаил. Он читал в газете о герое, который в последние мгновения жизни вспомнил о березке под окном отчего дома. А у него мысли самые будничные. Жаль пропавший самолет планшет, с которым не расставался всю войну… Острая тоска полоснула по сердцу лишь при мысли о Кате. «Милая, так ты и не узнаешь, где и как погиб твой муж. Всю оставшуюся жизнь будешь мучиться этой неизвестностью…»

— Рус пилот, сдавайс! — ворвался в его сознание картавый выкрик. Враги были уже совсем близко.

Капитан поднял свой ТТ, показавшийся ему пудовым, навел на бежавшего впереди фашиста и нажал курок. Вместе с ударившим по барабанным перепонкам раскатистым звуком выстрела голову наполнил, вязкий багровый туман, а перед глазами замельтешили оранжево-черные круги. Пистолет выпал из слабеющей руки летчика и воткнулся в снег обожженным пороховой гарью стволом. В тот же миг ушло сознание…

Вологдин очнулся от нестерпимой боли: кто-то тяжелым сапогом ударил его по раненым ногам. Открыв глаза и чуть приподнявшись, Вологдин увидел свои ноги в рыжих унтах. С них на светло-желтый струганый деревянный пол избы капала кровь, казавшаяся особенно яркой на восковых досках. Его взгляд остановился на веснушчатом лице пьяного немецкого фельдфебеля. Отвисшая нижняя челюсть с массивным, выступавшим вперед подбородком и длинный ястребиный нос придавали лицу хищное, зловещее выражение. Фашист свирепо заорал и еще раз с остервенением пнул капитана по ногам.

— Ты убиваль его друга, — перевел щуплый очкастый солдат, стоявший у окна с таким видом, будто все происходящее его не касалось.

— Жаль, что и его не кокнул, гада ползучего, — поднял голову Михаил.

После этих слов Вологдин ждал новых ударов. Но гитлеровец помолчал, подвигал массивными челюстями и что-то сказал солдату.

— Слюшай, пилот, — перевел тот. — Косподин унтер-офисер решиль, что не станет тибя отправлять штаб как пленный. Ти уже убиль его друг и еще оскорбиль его самого. Он устроить на тибя охота, как на дикий медведь!

Михаил разумом понял, что охотиться будут на него, но сердцем не мог поверить, что это всерьез. Он слышал об охоте на людей в давние времена, когда ловили африканских негров для отправки в Америку. Но сейчас, в середине двадцатого века! До какого варварства докатился фашизм!..

Его, толкая прикладом в спину, вывели на улицу, посадили в сани, запряженные лохматой низкорослой лошаденкой. Рядом сели носатый фельдфебель и еще двое фашистов. Фельдфебель взял в руки вожжи и закричал на лошадь.

Перед глазами Вологдина снова было белое поле с черным остовом его сгоревшего самолета. Он брел, тяжело передвигая ноги и оставляя кровавые следы на снегу. Враги обложили его, как зверя, с трех сторон, оставив свободным путь в одном направлении.

— Ты будешь медведем, мы будем стрелять и смеяться. Ты медленно умрешь, мы будем стрелять твои ноги все выше и выше, так ведь у вас в песне летчиков поется, — хохотал переводчик.