Владимир Макеев - Кому светят звезды

Евдокия Семеновна направилась к выходу. Двери, как заметил Вологдин, не было. Проем в стене закрывало старое серое одеяло. Женщина откинула его в сторону и отступила назад, пропуская в палату врача.

— Сейчас от истории государства Российского, — улыбнулся врач, знавший, о чем говорит санитарка с ранеными, — перейдем к историям болезней. Начнем с новенького, капитана.

Врач присел на край кровати Вологдина. Михаил ждал, что сейчас хирург станет его осматривать, ко тот молчал. Он недавно на операционном столе видел изуродованные ноги летчика, знал, что тому предстоит еще не одна операция, хотел подбодрить, успокоить раненого, да никак не мог подыскать нужных слов.

— Доктор, — выручил его Вологдин, — прошу вас срочно позвонить в часть, сказать, что я жив и вернусь в строй.

Врач с сомнением покачал головой, хотя в присутствии раненого делать этого не имел права. Не удержался — врачи из того же теста, что и другие люди. Вспомнил он, как разрезал унты, пропитанные кровью, и невольно на секунду отвел глаза. Он повторил то, что Вологдин уже сквозь забытье слышал в операционной:

— Необходимо серьезное лечение в тылу. Будем готовить вас к отправке.

Когда врач ушел, раненые разговорились.

— Кругом горе человеческое, слезы кругом, — сказал боец с забинтованными руками. — Душил бы фашистов вот этими самыми руками, даже бинты не помешали бы!

— Эх, что мы, вот какого горя ленинградцы хлебнули, такого горя на всем свете нет, — проговорил юноша, сидевший на кровати возле окна.

Раненые повернули к нему головы.

— У брательника, он в ремесленном учился, я в начале сорок второго был. Так перед тем, как ребят на Большую землю отправить, их во Дворце Труда поселили. Знаете такой?

— Как же! На площади, у Невы он! — отозвался кто-то из раненых.

— Верно! Ребят там полным-полно, а оказия через Ладогу не каждый день. И голодно им, и холодно. Единственное теплое место — в подвале, в кочегарке. Туда чухонец-кочегар греться за хлеб пускал, за десятую часть пайка, за крошки. Денег не брал. Говорил, не нужны они ему, еда нужна, чтобы сила была — уголь в топку бросать. Взрослый человек в тепле сил не имел, а ребята и на холоде держались. Не все, конечно, выдерживали, многие помирали. Об одном парнишке рассказывали: от голода погиб, сам хлеб почти не ел, сушил и сухарики в мешочек ссыпал. Для матери. А того не знал, что она уже на Пискаревке лежала. В последние дни жизни мальчишка о матери заботился. Благородство в его поступке большое, сила духа вовсе не ребячья.

— Да, силу духа ни за какие деньги не купишь, — вдохнул кто-то из слушателей.

— Вот тут о деньгах заговорили… Я сам в некотором роде ленинградец, и мне один случай вспомнился. Совсем, конечно, другого плана, но тоже в блокадном Ленинграде произошел, — вмешался в разговор молчавший до этого Вологдин.

— Расскажите, товарищ капитан, — попросили раненые. — Мы пока даже голоса вашего не слышали.

— Я морской летчик. Так вот, летали мы с одного из аэродромов под Ленинградом. На нем с Большой земли часто самолеты садились. Идем как-то с инженером нашей эскадрильи вдоль летного поля. Смотрим — мерзлая коровья туша лежит. Возле нее часовой с винтовкой. Мясо караулит, глаз с него не спускает. А дальше мешки какие-то серые валяются. Я у инженера спрашиваю, что, мол, такое, не картошку ли здесь через Ладогу доставленную морозят? Тот говорит: «Что ты, картошку бы понадежнее охраняли! С деньгами мешки. Привезли на самолетах денежное содержание для Ленинградского фронта и Балтийского флота…»

— Это же большущие деньги? — перебил Михаила юноша-партизан.

— Конечно, да только в блокадном городе ободранная корова выше всяких тысяч ценилась. Мы тогда с моим товарищем инженером посмеялись, ведь и наши законные в тех мешках валялись. Только кому они на фронтовом аэродроме нужны?..

Пока раненые в палате отвлекались от других мыслей байками-знайками, начальник госпиталя связался по телефону с дежурным по штабу авиации флота. Подполковник доложил о тяжелом состоянии летчика. Вечером в Новгород прилетел комэск майор Гусев.

— Как тут мой боевой заместитель? — ласково пробасил он, обнимая присевшего на постели Вологдина. — И, подмигнув, засмеялся: — О, да у тебя силенок еще, как у медведя!

— Знаете уже мою историю от Долгова? — догадался капитан. — Как там мой стрелок? — спросил он.

— Жив, здоров, воюет… А я тебя проведать…

Что происходит в душах людей при расставании? Мысли о прошлом и об общей судьбе, когда летали в одном строю, и об общих заслугах, когда побеждали в боях, и общих решениях, которые один из них принимал подчас и сам, но знал, что так же думает и другой. Думы о будущем: увидятся ли еще, ведь не знаешь, сколько войны впереди, что ждет тебя через месяц, через день, даже через час…

Обо всем этом размышляли Вологдин и Гусев. Слова каждый посчитал совсем не нужными…

«Я вернусь, обязательно вернусь», — хотел сказать Михаил на прощание, но смолчал и только помахал вслед уходящему майору рукой.

А через час транспортный самолет увозил Вологдина в тыл.

Березовый зеленый хоровод, плотным кольцом окружавший поляну, шелестел под легким ветерком. Веселое, приподнятое настроение было у партизан, работавших на поляне под сенью белоствольных деревьев. Дело спорилось. Найденная на месте давних боев искалеченная снарядом, пахнувшая пороховой гарью пушка с подернутым ржавчиной стволом все больше принимала вид боевого орудия. Вместо ходовой части партизаны приладили деревянные колеса на оси из тонкого дуба. Для облегчения сняли щит.

— Наша бригада работает без брака, — похвалился Петр Оборя, смазывая ось густым дегтем.

Он давно уже вернулся от эстонских партизан, и как человека, знакомого с техникой, его включили в расчет найденного орудия.

— О браке у фрицев и гансов после спросим, — пошутил бывший артиллерист Александр Родников, которого теперь величали командиром одноорудийной батареи.

— Сварганили не пушку, а игрушку, — не унимался Петр. — Жаль, боеприпаса всего с гулькин нос.

— Полтора десятка осколочных снарядов — все-таки не шутка, — заметил Родников, уязвленный недооценкой бога войны.

Артиллерист с довоенных времен, он попал в окружение еще в сорок втором. Перейти линию фронта не сумел, так и остался в тылу врага с партизанами. Воевал храбро. Командиром взвода стал, но тосковал по должности рядового артиллериста, а тут такая находка! Родников протер ствол и удовлетворенно проговорил:

— Дадим фрицам жару. Прицела нет, худо. Через ствол наводить будем.

— А я чую, от первого выстрела ваши архиерейские колеса развалятся! — сказал один из партизан, собравшихся возле пушки.