Владимир Макеев - Кому светят звезды

— Доскажи теперь.

— Что было? С грехом пополам устраивались. Детям надо одно, другое. Где взять? Дров мало. Сама зимой ездила на делянки, машины до ломоты в спине с нянечками да шофером грузила.

Вологдин горько усмехнулся, представив, как эта, по его довоенным, юношеским понятиям, «питерская барыня» поднимает в кузов полуторки здоровенные, нерасколотые чурки.

— Смеешься? В диковинку показалось? Да разве мы только дрова возили, пилили и кололи? Не перечислишь всех хлопот и забот. Зато все детишки живы-здоровы. Так что не зря старались, здоровье и силы в них вкладывали — орлы новые вырастут вам на смену… Ой, заговорились мы, Миша, — засуетилась Ольга Алексеевна. — Ненадолго я сегодня, обратный билет в кармане. Рада, очень рада, что у тебя все налаживается.

— Верно, верно. Все, кого со мной привезли, давным-давно выписались, скоро и мой черед.

— На фронт, конечно, решил?

— Буду проситься снова в авиацию.

— Ну и славненько, — обняла зятя Ольга Алексеевна. — Летай в небе, да не забывай, что фашисты с землей нашей сделали!

Вологдин нежно поцеловал руки Ольги Алексеевны. Так душевно и открыто, как разговаривали они здесь, в госпитале, еще никогда в жизни не говорили. Недосуг было. Теща-то время нашла бы, но вот они с Катей всегда куда-то спешили, а дома старались вдвоем остаться…

— Спасибо тебе за добрую душу, мама! — улыбнулся Вологдин. — За все, за все спасибо — за детишек, за Катю, за меня…

Каждые сутки прибавляли сил, и наконец настал черед покидать палату.

— Нога не беспокоит, зажила, — уверял Михаил профессора. — Душа вот болит.

— Раньше не верил, что не болит левая, — заметил хирург, массируя стопу, — хотя вы этаким бодрячком прикидывались, теперь верю. И о чем душа болит, догадываюсь: вдруг старик, так ведь вы меня за глаза называете, от летной работы отстранит? Думаете так?

Михаил покраснел. Боялся этого и врача действительно стариком называл, хотя знал, что тому немного за сорок…

— Думал, — признался он и, заметив во взгляде профессора лукавую улыбку, добавил: — Не на фронт ведь прошусь, на флот, на Балтийский.

— Э, батенька, — перестал улыбаться хирург, — что в лоб, что по лбу! Банальной фразы о том, что и без вас сил врага добить хватит, произносить не хочу.

Били по вискам Михаила тяжелые слова профессора: «Не в летную часть», «В штаб или на хозяйственную работу», «Не на Балтику, а в распоряжение штаба авиации ВМФ». А в сознании Вологдина рождались ответные, протестующие фразы: «Летчик я, а не интендант», «Не смогу без неба», «Товарищам по полку обещал вернуться».

Словно угадав его мысли, снова заговорил профессор:

— Не имею я права с таким, как у вас, шасси к полетам допустить.

— И не допускайте, — поднялся с кровати Вологдин. — Напишите в справке, дескать, находился в госпитале с такого-то по такое-то число, направляется в свою часть.

— Можно обмануть медкомиссию, товарищей, начальство, но свое здоровье не обманешь. Ваше стремление в строй стопу не удлинит, — задумчиво проговорил профессор.

Если бы он начал ругаться, говорить, что капитан Вологдин ничего не смыслит не только в медицине, но и в жизни, Михаил принял бы это как должное, по сейчас не нашелся что ответить. Профессор еще немного постоял и, бросив: «Подумаю», ушел, давая понять, что разговор не окончен…

Спустившись в подвал, где хранились вещи раненых, Михаил оделся и подошел к старинному, неизвестно каким чудом попавшему сюда зеркалу. Новые, выданные в госпитале брюки были чуть великоваты, зато китель сидел на нем отменно.

— Красит вас форма, — заметила пожилая сестра-хозяйка.

— Если бы еще не клюшка в руке. К форме она никак не идет! Молчите, стало быть, я прав, — продолжал Михаил, заметив, что сестра торопливо отвернулась, потупилась.

— О другом подумала, — возразила она, глядя в глаза Вологдину. — Шла в госпиталь, видела, девочки играют в классики. Надо ногой битку прогнать по клеткам без ошибок.

— Знаю, не раз видел. Пишут в квадратах: «вода», «огонь», нельзя туда биткой попадать.

— У девчушек было написано другое: «глухая», «немая», «старая». К недостаткам физическим старость мою отнесли. Заметьте, все плохое, что может быть в человеке, с их точки зрения, воедино собрано. Но они не написали: «раненый». Другого порядка это слово! Так что пойдут к форме и костыли, не то что ваша клюшка. Раненый человек, наоборот, вызывает уважение.

Вологдин поразился простой мудрости ее слов. На войне, конечно, и убивают, и ранят. Гордиться ему надо своей хромотой, а не стесняться ее.

— Ну и какая же вы старая? Вам, видать, и пятидесяти еще нет!

Сестра-хозяйка смущенно отвела глаза в сторону…

В полученном в канцелярии медицинском заключении капитан Вологдин прочитал скудный машинописный текст: «Направляется после излечения в госпитале в распоряжение штаба авиации Балтфлота». Это было как раз то, что нужно Михаилу. Но дальше шли дописанные рукой профессора огорчительные слова: «К летной работе не годен».

Ленинградская область (по довоенному административному делению) была полностью освобождена от оккупантов. Погасли партизанские костры, стихли разрывы гранат и дробь автоматных очередей. Люди пришли в партизанские отряды, когда полыхала земля и у порога каждого дома стояло горе. Теперь на последний общебригадный сбор их привела победа на северо-западе страны.

На окруженной лесом большой поляне, где партизаны сидели у прощальных костров, в сорок первом кипел горячий бой. Здесь умирали от пуль бойцы, от осколков, снарядов и мин гибли посеченные деревья. На земле у опушки леса грудами лежали срезанные и расщепленные березы и ели, стояло несколько чудом уцелевших, но раненых сосен, на стволах которых сохранилось по одному — два сучка. А вместо погибших деревьев уже пробивалась наверх новая, молодая поросль.

— Все, как у людей, — проговорила Вологдина. — Вместо павших вырастают ряды новых бойцов. Вот и дождик пошел, само небо оплакивает погибших героев.

На этой же поляне партизаны совсем недавно впервые встретились с бойцами наступающей Красной Армии. Неожиданно заметили друг друга за деревьями, насторожились. Вперед, передав свой автомат Вологдиной, пошел Мятелков. Осторожно навстречу ему шагнул человек в форме командира Красной Армии. Все увидели, как крепко они обнялись. Что тут началось! Все партизаны высыпали на поляну, старались обнять офицера. Он шутливо попросил пожалеть его, обнимать и других разведчиков, иначе выжмут из него все соки.

А сегодня на душе было радостно и чуть-чуть грустно. Кто-то зычным, красивым голосом затянул партизанскую песню, что звучала на мотив известной «По долинам и по взгорьям», но с другими, рожденными Великой Отечественной войной и местным колоритом словами: