Вадим Белов - Лицо войны [Современная орфография]

Резкий толчок заставил Алексея Сергеевича сесть на землю. Ему показалось, что кто-то схватил его за плечо и он сделал сердитое усилие сбросить дерзкую руку.

Пальцы окрасились теплой кровью.

— Ранен, — подумал он, — ну, ничего. Надо до пункта добраться. Дойду ли? Ну, понятно, дойду, раз собирался дойти тот солдат с дырой во лбу.

Он поднялся на ноги и пошел, с трудом переступая между обмерзшими выбоинами, разбросанными предметами амуниции, стонущими людьми, разбитыми двуколками, спотыкаясь о кочки и твердые комки глины, в том направлении, в каком, ему помнилось, шел раненый солдат.

— В плен не дамся, — решил он последним, вполне сознательным, движением мысли. Все, происходившее дальше, прошло, как во сне.

Наступал вечер.

Холодное, невеселое солнце медленно, в виде красного диска, склонялось к горизонту.

Впереди шумел обнаженными ветвями большой, отделенный от поля неглубокой канавой, поросшей кучками жесткой седой травы, лес.

Ельцов, выбрав удобное место, перепрыгнул на ту сторону и медленно пошел лесной тропинкой.

Под ногами был сырой ковер пушистого темного мха и похрустывали обломанные сучья и сухие промерзшие листья.

Движение несколько успокоило и обогрело офицера, он больше почти не чувствовал лихорадки, смутно вспомнил, что с утра ничего не ел и, опустив руку в карман и нащупав забытую плитку шоколада, на ходу откусил от нее кусок, но шоколад показался горьким, рот наполнился приторной липкой слюной и, выбросив плитку в траву, Алексей Сергеевич зашагал дальше.

В лесу было еще довольно светло, но в воображении Ельцова предметы принимали сказочные, то чудовищные, то смешные, то страшные, формы.

Он часто останавливался, подходил, ощупывал и осматривал, с улыбкой покачивая головой, какой-нибудь куст, пень или дерево.

— Ишь, ведь, что померещилось…

— Придет же в голову что-нибудь подобное, — недоверчиво бормотал он при этом.

В одну из таких остановок Ельцову пришло в голову перевязать плечо, из которого продолжала потихоньку просачиваться на шинель кровь.

Он достал бинт и наложил на рану повязку.

Потрогал, поправил и остался доволен.

Вообще он чувствовал себя теперь совсем хорошо, сверлила только тяжелая, сушившая язык и небо, жажда, еще усилившаяся после съеденного кусочка шоколада.

Между тем тропинка постепенно склонялась. Воздух становился сырее, белые болотные метелки, ивы и группа осоки указывали на близость воды.

Ельцов ускорил шаги и скоро радостно увидел, сквозь поредевшие ветви, блеснувшую поверхность большого озера.

Видимо, здесь недавно, может быть накануне, разыгралось сражение. Весь глинистый берег был изрыт и истоптан, тут и там валялось оружие, каски, какие-то колеса и оглобли, в вязкую прибрежную почву врезались нелепо расползавшиеся, поднявшиеся, торчащие вверх и в стороны обломки громадного плота, по воде плавали маленькие круглые предметы, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении неприятельскими касками.

Ельцов, ухватившись ногой за ствол склонившейся к озеру старой, печальной ивы и придерживаясь за ветку больной рукой, наклонился, зачерпнул ладонью благодетельной влаги, помочил горящий лоб и виски, и поднес другую пригоршню ко рту.

Необычайный-солоноватый вкус и слабый посторонний запах поразил его.

Он взглянул на свою ладонь и мгновенно разжал ее в ужасе, взглянул перед собой, и одинокий растерянный, отчаянный крик потряс безмолвие старого леса.

Между ветвей дерев, более редких в этом месте прорывались медные косые прощальные лучи солнца. Они скользили по медлительной будто маслянистой ряби обширного озера, в котором вода была алого цвета.

Потрясенные нервы и ослабленное болезнью тело не выдержало.

Ельцов потерял сознание.

— Стой, ребята, никак наш.

— Наш и есть, подпоручик, раненый.

Это раздались часа через два голоса проезжавшего казачьего разъезда.

— Подсоби-кось в седло посадить.

— Слышь-ка, никак бредит, бедняга.

— Да и место, не дай Господи. Здорового жуть берет.

Ельцов не слышал родных голосов.

Он метался и горел в злой лихорадке и когда лес с его тайнами давно остался далеко позади, он еще бредил кровавым озером и осклабившейся со дна его смертью.

Позади осталось пройденное поле…

Моросил мелкий холодный дождь, но и сквозь его сетку едва виднелись черные колонны наступающей пехоты…

Проходя по полю, приходилось много раз обходить трупы, свалившиеся один на другой, перебираться через оставленные австрийцами окопы, заваленные телами убитых и брошенными предметами амуниции и вооружения…

Около леса даже виднелись австрийские патронные двуколки, брошенные войсками в их поспешном отступлении с обрезанными постромками…

Лошадей не было… На них, видимо, и ускакали обезумевшие солдаты… и теперь это поле, где всего несколько минут тому назад кипел бой, и над которым сплошной массой неслись пули и артиллерийские снаряды, теперь это поле вдруг успокоилось и затихло, и по нему в неудержимом стремлении вперед ползли черные живые змеи пехотных колонн.

Казаки донесли, что село оставлено австрийцами… — И вот, охраняемые со всех сторон дозорами и разъездами, главные силы, двинулись через поле к оставленным неприятелем позициям.

Они уже успели разобраться в стройные роты и батальоны эти массы людей, только что сражавшихся и, казалось, истомленных в бое. Теперь двигались они уже рядами во главе со своими офицерами к едва видневшимся сквозь паутину дождя и тумана строениям далекой деревни.

Между тем казачьи разъезды были уже там: они скакали по улицам, настигая своими пиками отсталых, поспешно отступающих австрийцев. Поручик М. вошел в село во главе своей роты одним из первых… Он еще видел поспешно убегавших, побросавших оружие, солдат; их не ловили и вслед им не стреляли: это были уже не воины, это были обезумевшие, безоружные люди — осколки погибающей армии!..

М. сильно устал за этот день, но усталость не сказывалась до самых сумерек, пока ему приходи лось бегать вместе с солдатами по болотистому полю, лежать цепью в сырых и холодных окопах и ходить в атаку в самую гущу австрийского ружейного и пулеметного огня…

Но теперь, когда все это было уже в прошлом, когда замолк шум битвы, когда осталось позади поле с австрийскими пулеметами и окопами, наполовину наполнившимися ледяной дождевой водой, поручик вдруг почувствовал, как его оставляют силы, как слабеют ноги и как смыкаются глаза после двух бессонных ночей.

И страстно захотелось отдохнуть, протянуться, хоть, не на кровати, нет!.. просто на полу, на досках, даже на земле, только-бы сверху не лил дождь и можно было бы на минуту отдохнуть от утомившего слух гула, и грохота…