Вадим Белов - Лицо войны [Современная орфография]

Перед ним была улица. Уже смеркалось и синие тени ползли от домов через широкую дорогу, изрытую тысячами ног и развороченную тяжелыми колесами артиллерии.

И теперь по этой улице шли только солдаты, жителей не было видно, — они или попрятались или уже покинули село с первым появлением неприятеля. Дома были целы, но частью разгромлены австрийцами…

Виднелись двери, сорванные с петель, окна с выбитыми ставнями, на улицу были выброшены разбитые сундуки и ящики, а у дверей ограбленной лавочки лежал, среди груд выброшенного на улицу товара, лицом вниз, должно быть убитый лавочник.

С одного конца село загорелось, вероятно, от одного из выпущенных нами снарядов, после метких попаданий которых, австрийцы начали поспешно отступать…

Черный дым поднимался столбом над пылавшими избами и видно было издалека, как золотые языки пламени лизали мокрые бревенчатые стены и рассыпались искрами по, набухшим от дождя, соломенным крышам.

Тушить было некому: австрийцы бежали, а наши войска еще не успели расположиться в занятом селении.

Когда поручик М. вышел со своей ротой на центральную площадь местечка, где высился костел, упиравшийся колокольней в мутное, плачущее небо он увидел множество солдат, уже составивших винтовки и осматривавших ближайшие дома.

Роте здесь было приказано расположиться на ночлег; свежие части, подошедшие сзади, прошли теперь вперед и образовали сторожевое охранение. Во множестве темных изб и сараев теперь можно было найти хоть на несколько часов тот отдых, в котором так нуждались завоеватели…

Поручик М. был легко ранен в руку. Ее перевязали ему там же на позиции и он возвратился в строй. Рука не болела весь день, но теперь, когда вся одежда промокла, когда холод пробирал до костей, М. почувствовал тупую ноющую боль в ране…

Надо было искать себе убежище!

Навстречу поручику в этом отношении пошел фельдфебель, рыжеусый, бравый подпрапорщик, уже дважды раненый, но оставшийся в строю.

— Так что, ваше благородие, можно было бы у ихнего попа на ночевку устроиться… Так что у него почище будет… может быть, что-нибудь и закусить достанем…

Поручику было все равно… Он жаждал только отдыха и тепла…

— Идемте, — покорно ответил он фельдфебелю и последовал за ним через грязную площадь к костелу, около которого виднелся белый домик ксендза…

Миновав палисадник и поднявшись по ступеням подъезда, оба измученные человека долго возились у дверей… Ксендза, конечно, не было!

Фельдфебель попробовал подергать за ручку, но дверь оказалась закрытой на ключ.

Делать было нечего: оба опустились на ступени крыльца и несколько минут просидели так недвижные и безмолвные, сломленные усталостью пережитого дня.

Подпрапорщик опять первый нарушил молчание.

— Идемте, ваше благородие, тут рядом дом есть… Мы в нем и заночуем. Оно, конечно, не так чисто будет, как у попа, да что же поделаешь нынче…

Поручик с трудом поднялся со ступени и опять пошел вместе с фельдфебелем по липкой вязкой грязи к невзрачному черному домику, приютившемуся около костела.

Дом казался покинутым; людей не было видно, ставни были закрыты, но дверь, распахнутая настежь, свидетельствовала о том, что здесь побывали австрийцы…

Впрочем, комнаты они разгромить не успели: когда поручик М. и его спутник вошли внутрь дома, они нашли там все в должном порядке…

Даже постель была не смята, и только наполовину опустошена, видимо, поспешными руками, миска холодного картофеля на столе.

— Здесь и расположимся, ваше благородие, — довольным тоном предложил фельдфебель… — опять же и постель в порядке…

Поручику было все равно…

Он почувствовал себя в тепле, увидел возможность лечь, протянуться, и теперь единственным желанием, единственной целью было добраться до этого покоя и тепла…

— Хорошо! — произнес он, — я буду ночевать тут… Оставайтесь при роте, только помогите мне сейчас стащить сапоги…

Поручик сел и фельдфебель приготовился уже помочь ему, как оба, взглянув на дверь, остановились и словно застыли от неожиданности…

В дверях, прислонившись к косяку, стояла женщина, молодая с прекрасным утомленным и бледным лицом, таким изумительно строгим и необъяснимо привлекательным, какого М, еще никогда не видел…

Она была еврейка — это было видно по ее типу и по типу ребенка, которого она держала за руку и который боязливо жался к ее юбке…

Женщина молчала и только полными грусти и мольбы глазами глядела на русского офицера…

— Кто вы?.. Что вам надо?.. — спросил пораженный поручик, подходя к ней…

Женщина все молчала, а ребенок вдруг заплакал и всхлипывал робко и боязливо…

— Мы озябли… пан офицер… мы очень проголодались, — наконец заговорила еврейка… — мы хотели просить, если пан офицер позволит мне с маленькими переночевать в сарае рядом… я буду молиться Богу, чтобы он сохранил пана офицера…

М. глядел в эти громадные прекрасные глаза, наполнившиеся слезами, и чувствовал, что забыл все: и усталость, и мечты об отдыхе…

— Конечно, конечно… — поспешно заговорил он, даже почему-то краснея, — но кто вы?.. откуда вы?..

— Мы отсюда… это наш дом, если пан офицер позволит…

Еврейка обвела взглядом комнату…

— Мы весь день, как пришли австрияки, прятались в саду в землянке… но пошел дождь… стало холодно, мой маленький озяб и плачет… пан офицер простит… ведь маленькие дети…

Еврейка словно извинялась.

Пораженный красотой этой женщины, взволнованный внезапностью ее появления, поручик вдруг почувствовал себя каким-то маленьким перед ней, перед ее красотой, каким-то виноватым и обязанным ей…

— Нет, нет… ради Бога… Вы будете ночевать здесь… Мы пойдем в сарай… — поспешно заговорил он, натягивая сапог…

— О, нет… пан офицер, разве это возможно, пан офицер должен спать на перине…

— Ради Бога, ради Бога… Ну, я прошу вас…

Поручику М. стало искренно жаль и молодую женщину и ее несчастного ребенка.

— Как! — воскликнула, между тем, та, увидев его руку забинтованной. — Пан офицер ранен?..

И быстро, легко и осторожно прикасаясь к руке М., она, не спрашивая его согласия, развязала бинт, достала откуда-то кусок ваты и сделала перевязку…

— Вы останетесь здесь… пан офицер… Вы будете спать здесь… Я сама сделаю вам постель, а мы с маленьким пойдем в сарай… Он здесь, рядом… Там много сена, будет тепло… Пусть пан офицер ложится здесь…

Сколько ни убеждал ее поручик, сколько ни просил, молодая еврейка оставалась непреклонной — от ее застенчивости не осталось и следа…

Поручик остался спать внутри избы, а молодая женщина с мальчиком ушли в сарай, расположенный стена к стене с домом…

Лежа в постели после ужасов и усталости дня, не чувствуя успокоившейся раны, поручик до последней минуты сознания думал о прелестной еврейке и о ее незабвенных, огромных и глубоких как океан, глазах…