Антал Погони - Двое из многих

— Где ты потерял ногу? На фронте?

— Там.

— В Галиции?

— Да нет! На Украине. С Деникиным сражался.

— Значит, и ты был красноармейцем? Здесь все красноармейцы?

— Да.

— Нас отсюда отправят домой?

— Нет. Из Петрограда. Я ведь не еду… Там знают, что я был ранен, когда находился в Красной гвардии. Мне там конец. Сапожник я, и тут проживу, найду себе дело.

— Почему нас не сразу отправляют? — спросил Мишка Хорват.

— Не знаю. Может, потому, что дома такие ужасы творятся.

— Знаем, — сказал Мишка Балаж.

— Ничего вы не знаете, — грустно покачал головой одноногий. — Хотите почитать венгерские газеты?

— Есть у вас? — жадно спросил Керечен.

— Мы все газеты здесь получаем. Вот, например, «Соват» [5] «Призыв» (венг.) . .

— А что это за газета?

— Шовинистическая, антикоммунистическая газетенка.

— Что-о? — удивленно протянул Тамаш.

Керечен начал читать газету. У него закружилась голова от злостных нападок, в которых людская глупость смешалась с кровожадностью. Показалось, что в двадцатый век ворвалось средневековье. Потом он взял газету «Уй немзедек» католической церкви. Тот же тон… «Эшт», «Мадьярорсаг», «Пешти напло» [6] «Новое поколение», «Вечер», «Венгрия», «Будапештский дневник» (венг.) . … Все эти газеты словно старались перещеголять друг друга в кровожадности и ненависти.

Керечен отложил газеты. Ему показалось, что он испачкал о них руки.

— Очень печально, — проговорил он. — Может быть, все-таки лучше тут остаться?

— Мы должны ехать домой, Пишта. Поедем домой, даже если нам придется погибнуть.

— Ну что ж, поедем.

Первого мая демобилизованные красноармейцы участвовали в демонстрации на Красной площади. День выдался ясный, солнечный. Воодушевление и теплая погода выманили людей на улицы. Город, в будничные дни казавшийся пустым, наполнился людскими толпами. Огромная площадь пылала красными знаменами. Играли военные оркестры. Шумливая, выкрикивающая лозунги пестрая толпа. На трибуне у Кремлевской стены — руководители партии и правительства. В центре — подвижная фигура Ленина.

Друзья строем шли по площади, чеканя шаг по булыжной мостовой. Имре Тамаш покосился на Керечена и тихо произнес:

— Ленин.

Улыбаясь, Ленин аплодировал демонстрации.

Пишта Керечен увидел, как сосед Ленина слева тронул вождя революции за руку и показал на транспарант, который несли венгры. Ленин, улыбаясь, кивнул головой, словно сказал: «Знаю их… Молодцы, ребята!»

На другой день интернационалисты присутствовали на митинге в большом зале дворца австро-венгерского посольства. Они выслушали доклад товарища Ландлера о венгерской пролетарской революции. Их руки невольно сжимались в кулаки, когда он говорил о жестоких преследованиях рабочих. Они знали, что везде есть свои драгуновы и бондаренко, жертвы которых исчисляются тысячами…

После митинга многие остались в посольстве. Бела Кун разговаривал с собравшейся около него группой товарищей. Керечен толкнул локтем в бок Тамаша:

— Посмотри туда! Товарищ Бела Кун!

— Он совсем не такой, как на фотографиях, которые я видел в полку. Там он без усов и моложе.

— Да, усы его старят.

Бела Кун подошел к ним, угостил сигаретами. Друзья назвали себя.

— Вы где служили, товарищи?

Керечен перечислил.

Бела Кун выслушал, неожиданно улыбнулся:

— Много хорошего слышал я о вашем полке, товарищи! Рад, что могу лично выразить вам свое уважение. Вы уже погуляли по Москве? Здесь много интересного, стоит посмотреть. Развлекитесь немного, прежде чем ехать домой.

Дни в Москве пролетели быстро. Хорошо было гулять по столице революции, бродить среди свежей зелени парков, чувствовать себя свободными, как облако в небе. Их называли иностранными пролетариями. Даже милиционер приветствовал их широкой улыбкой, когда они предъявляли ему документы. Иностранцы, братья, пролетарии…

Они отправились в Кадетский корпус, в рощу на склоне холма. Отдыхали под густыми кронами деревьев, поглядывали на московских девушек.

На скамейке под цветущим душистым кустом сирени сидели две красивые девушки. В легких пестрых платьях они были похожи на бабочек.

— Сядем рядом, — шепнул Тамаш на ухо Керечену. — Поговорим с ними.

Керечен вежливо поклонился девушкам:

— Разрешите?

Девушки рассмеялись.

Слово за слово завязался разговор. Хорошо быть молодым! Цветет сирень, настроение чудесное! Не важно, какие слова произносятся; так выразительны шаловливые взгляды из-под густых мягких ресниц, играющая на губах улыбка, так прекрасны полные плечи, густые локоны — все то, что присуще молодости! И кто осудит двух собирающихся ехать на родину солдат за то, что не больше чем через час две пары целовались в укромных уголках парка!

Одну девушку звали Марусей, другую — Любой.

Они целовали русских девушек, целовали, прощаясь с Россией. Нелегкая жизнь, борьба, свобода… Настоящая мужская работа. Это им дала революция. Теперь, когда нужно расставаться с этой страной, они чувствовали, что оставляют здесь частицу своей души. Родина — великий магнит, притягивающий их к себе, а здесь другой магнит — свобода…

Девушки каждый вечер ждали их, но пришел день, когда Имре и Иштван не смогли пойти на свидание. Хотели еще раз побывать в Третьяковской галерее, но тоже не смогли. Сняли с себя военную форму, получили взамен гражданскую одежду, сели в поезд. Направление — на Петроград, затем путешествие морем и неопределенность, неуверенность в будущем.

В поезде Мишка Хорват лежал на верхней полке (впервые ехали они по России в пассажирском вагоне) и, свесившись, говорил Дани Риго:

— Эй, Дани, хорошо, что у нас нет жен! Полка такая узкая, что жена рядом со мной не поместилась бы.

— Ну это не беда! — так же шутливо отвечал Дани. — Прислал бы свою жену ко мне, а я уж как-нибудь устроился бы с ней.

— Это ты умеешь! — засмеялся Лайош Тимар. — Ты и в Москве все возле девушек кругами ходил.

— А несчастного Билека мне жаль. Я бы выбросил этот идиотский сундук.

— Оставь Билека. Ему хорошо, ему лучше, чем нам. Он чех, его не отвезут ни в Чот, ни в Залаэгерсег, где хортисты организовали огромные концлагеря, уж не говоря о тюрьме на проспекте Маргит… А из нас потроха повыпускают к чертовой матери!

— Зато у тебя есть надежда остаться в живых, да еще и отплатить кому следует! — сказал Тамаш.

— Но я не сдамся! — кипятился Дани. — Перед этими негодяями отрицать стану, что грамоту знаю. Пусть считают, что как я родился крестьянским олухом, так и остался им.

— Ты прав, — согласился Мишка Балаж. — Дураков бить не станут.

Пишта Керечен, услышав их разговор, тоже сказал свое слово:

— И еще постарайтесь как следует обрасти щетиной! Чем больше будете походить на бродяг, тем глупее будете выглядеть. Они не переносят людей культурных. А молиться вы еще не разучились?