Антал Погони - Двое из многих

— А теперь нет?

— Так точно, нет.

— Почему это?

— Потому что он, позвольте доложить, умер.

Сыщик взглянул на него с видимым замешательством:

— Врешь! Йожеф Ковач и сейчас еще в Москве. Правая рука Бела Куна. Раньше его фамилия была Клейн. Типичный еврей, кудрявый.

— Докладываю, что у Йожефа Ковача, которого я знал, были гладкие волосы. От тифа умер. Такой большой коммунист был, упокой, господи, его душу!

Сыщик что-то написал на бумажке.

— Словом, ты утверждаешь, что он умер? Расскажи это своей бабушке!

Керечен пожал плечами:

— Что я могу поделать, если вы не изволите мне верить? Я сам на похоронах был!

— Ты тоже был в Красной Армии?

Керечен и бровью не повел, ответил спокойно:

— Я, прошу покорно, не разбираюсь в политике, мирное житье люблю.

— Я не то у тебя спросил… Ты был красноармейцем? Отвечай!

Трудно сдержаться, когда с тобой говорят таким наглым тоном. У Керечена чесались руки. Эх, если бы можно было дать по морде этому скоту в мундире, этому подлому лакею! Но что может сделать человек, если он один, если борьба неравна? Теперь ему может помочь лишь трезвый расчет. Надо сдержать поднимающуюся к горлу ярость, даже если это и невозможно!

— Йожеф Ковач был красноармейцем и умер.

— А я о тебе спрашиваю, болван!

— Так я же вам ответил, прошу покорно.

Сыщик потерял терпение.

— Этот человек или симулянт, или идиот! Я еще с ним поговорю. Унтер-офицер, уведите обоих! — закричал он.

— Слушаюсь! — рявкнул жандарм. — Вперед шагом марш!

Они прошли вдоль деревянных бараков. Позади шел жандарм. На территории лагеря находилась церковь с высокой башней, а вблизи нее — тюрьма. Жандармский унтер передал арестованных другому, с такими же, стрелками, усами. Тот записал имена и втолкнул арестованных в большое помещение, где уже находилось человек тридцать. Они сразу окружили прибывших, забросали их вопросами.

— Только сейчас приехали?

— Позавчера.

— Вас Оливер сюда послал?

— Мы его не знаем в лицо, — ответил Керечен.

— Такой дылда, проклятый фараон! — возмущенно воскликнул человек в сером костюме, в берете, по виду — рабочий. — Он среди них самый большой мерзавец.

— Может быть, это он и допрашивал нас? — предположил Тамаш. — Обращался с нами страшно грубо.

Рабочий подошел к ним, угостил сигаретами.

— Мы не спрашиваем у вас, кто вы, красные или коммунисты, потому что к нам сюда подсаживают доносчиков. Но если мы узнаем, что кто-то нас предал, тому несдобровать. Отделаем его — лучше не надо. А сыщики здесь дело свое знают. Они и вас сегодня «приоденут».

Тамаш с наивным удивлением смотрел на говорящего. Рабочий понял, что перед ним люди порядочные. Даже сам не заметил, как перешел на «ты»:

— Ты не знаешь, конечно, что мы называем «приодеть». Я каждый день получаю новую «одежду». — Он поднял рубаху и показал покрытое синяками и кровоподтеками тело. — Красиво? А что вы скажете о покрое? Иногда они «подметки» нам подбивают, как сапожники. Бьют по голым ступням, но не молотком, а резиновой дубинкой. Это уже тонкость их ремесла, ведет прямо к цели. Во-первых, потому, что преступник после этих ударов с ума сходит от боли, а если ни в чем не признается, то это означает, что он или ничего не знает или очень порядочный человек. Второе преимущество заключается в том, что на теле не остается видимых следов, только врач может установить, но для этого надо сначала снять ботинки. Таких испытаний я никому не пожелаю. Имена свои вы можете назвать, их скрывать незачем.

Друзья представились.

— А меня зовут Михай Ваш. Красноармейцем был в Астрахани. Оливер это знает, так что никакой тайны я вам не открыл… Ну ты, шпион! — продолжал Михай, повысив голос. — Если ты здесь, слушай внимательно, а потом беги доносить Оливеру! Можешь даже ему сказать, что мне известно, какая судьба меня ждет! В Залаэгерсег пошлют меня.. Сегодня меня еще раз подкуют, а завтра я исчезну отсюда и сквозняка после себя не оставлю. Но и среди жандармов попадаются хорошие парни. Я как-то разговорился с одним, две черты у нас с ним оказались общими: оба мы, оказывается, любим красивых женщин и голубцы… Что же, черты вполне человечные, разве не так?

— Ты здесь давно, в этом вонючем лагере? — спросил Тамаш.

— Два месяца. В Залаэгерсеге пробуду полгода, потом домой, в Будапешт, на улицу Гернади. Год будут меня держать под домашним надзором.

— А это что такое? — поинтересовался Керечен.

— Так вы еще совсем зеленые юнцы! Даже не знаете, что такое домашний надзор! Вам еще учиться надо… Ну а потом весь мир будет мой. Зять имеет механическую мастерскую. Он хороший товарищ, даст работу.

— Как здесь кормят? — спросил Тамаш.

— Сносные помои. Меня и хуже кормили. Деньги у вас есть?

— Откуда же? — вздохнул Керечен.

— Это плохо. Без денег трудно. Иногда приходится и тюремщикам платить.

— Сколько тут держат?

— По-разному, в зависимости от того, как им твоя личность понравится. Некоторые до двух месяцев томятся, но обычно через месяц отсылают.

— Куда?

— Есть четыре варианта: или домой отпускают, только это большая редкость; или отправляют в тюрьму на проспекте Маргит, там можно и пять лет просидеть; или в Залаэгерсег, в лагерь; ну а еще…

— Что еще?

— Сук.

— А это что такое? — спросил Тамаш. Все столпившиеся вокруг заулыбались, а Михай Ваш потрепал Имре по плечу.

— Это самое верное место, и государству дешевле всего обходится. Ничего другого не надо, кроме намыленной веревки и крепкого сука. А еще проще — прикончить пулей в затылок. Так поступают с теми, кто, по их мнению, приехал домой с определенным заданием. Вы знали товарища Мехеша?

Имре Тамаш уже хотел ответить, что знали, но Керечен незаметно толкнул его локтем. Ваш заметил это и одобрительно улыбнулся, потом продолжал:

— Его убили. Если кого-то отсюда увозят, то уж обязательно навсегда.

Несколько минут все молчали. Может, и им суждена такая смерть? Наконец Михай Ваш заговорил:

— Вам еще повезло с именами. Тамашей и Кереченов обычно не убивают, хотя товарищ Мехеш тоже отвечал расовым требованиям. А вот если бы вас случайно звали Шварцем или Коном, так я и ломаного гроша не дал бы за вашу жизнь. Здесь, дружище, охотятся за евреями. Офицеров-евреев до крови избивают, даже если они никакого отношения к революции не имели, даже если контрреволюционерами были. Еврей не может быть витязем, пусть совершит хоть тысячу героических поступков!

Друзья услышали вполне достаточно и теперь ясно могли представить себе, какое их ждет будущее. Они уселись на нары, разложили вещи, осмотрелись. Теперь, когда они перестали быть центром внимания для остальных, можно внимательнее приглядеться к людям, с которыми их свела судьба. Им бросился в глаза бледный человек интеллигентной внешности, который грустно и апатично сидел на нарах в самом дальнем конце помещения и смотрел в одну точку, ни с кем не разговаривая. Керечен спросил у Михая Ваша, кто он.