Александр Письменный - Фарт

— И правильно. И не смел я думать об отпуске. Разве в бессрочный, к предкам…

— Товарищ майор, а чем вам госпиталь не отпуск? — отозвался начальник санчасти, сидя за своим столом.

— Куда я ранен? — спросил Люсь.

— Да пустяки, — сказал Кутовой и вдруг заторопился: — Мне еще надо на вторую батарею сходить. Она ведь и сейчас работает. Слышишь? Ну, пока!

Шеффер пошел вслед за военкомом, а Люсь лежал, прислушивался к артиллерийскому гулу и думал о том, что еще ему предстоит узнать.

Наступил вечер. Хахалин давно проснулся, но ни о чем не говорил. Молча он поел, когда Житихин принес в палатку свои коронные блинчики с яблочным повидлом; к сожалению, повидло пострадало — в него попал песок.

Люсю есть не хотелось, да ему и не предлагали еды.

— Осипцов еще не приходил? — шепотом спросил Люсь Житихина. Хахалину он не хотел напоминать, что в мире еще существуют близкие, существует почта, которую принесет Харитон Осипцов.

И Житихин ответил ему так, точно он уже несколько раз спрашивал, нет ли Осипцова с почтой. И Люсь собрался с мыслями и вспомнил точно, что он уже несколько раз спрашивал об Осипцове. Что-то такое странное происходило у него с головой.

А на дороге, по которой должен был подъехать Осипцов, стоял лейтенант Шеффер и поджидал экспедитора.

Когда экспедитор в обычный свой час показался на дороге, Шеффер схватил под уздцы его потную лошадь и сказал:

— Сегодня, Осипцов, почта запоздала. Ты еще не приехал. Иди потихоньку ужинать и ложись спать.

Харитон Осипцов сидел в седле и непонимающими глазами смотрел на лейтенанта.

— Ну, чего смотришь? Иди кушай и ложись спать. Ведь майору сегодня писем нету?

— Нету, — сказал Осипцов.

— Ну, а он ждет, а ему нельзя ждать. И мы ему сказали, что почты сегодня не будет. А завтра начштаба привезет и даст для майора письмо. Письмо от ребенка нетрудно изготовить. У них почерк еще не выработался. А сегодня мы не успели.

— Да что у вас здесь произошло?

— Была война, братец. Майора тяжело ранило. Он еще и не знает об этом. Терентьеву письма есть?

— Есть.

— Убит Терентьев. Воропаеву есть? И Воропаев убит. И Клейменов убит. Иди, брат, кушай и ложись спать.

— Вот так дела! — сказал Осипцов. — Как же это все случилось?

— Так и случилось. Иди-ка пока что кушать и ложись спать. Нельзя сегодня раздавать почту.

— Вот так дела! — повторил Осипцов и взглянул на лейтенанта. — А вам, товарищ адъютант, отдать письмо?

— Мне? — воскликнул лейтенант Шеффер. Он протянул руку за письмом и отдернул ее. — Нет, Осипцов, мне тоже отдашь завтра. Иди ужинай и ложись спать.

Он пошел в штабную землянку, думая о том, от кого письмо — от матери из города Аральское Море или от невесты из Куйбышева?

1942

Империалистической войне шел третий месяц.

Немцы уже заняли Калиш и Ченстохов, пушки гремели от Балтийского моря до Карпат, и беженцы, беженцы, босые и изможденные, с жалким скарбом на скрипучих телегах плелись на голод и нищету в восточные края.

Война напоминала о себе повсюду: у воинских присутствий с утра до ночи толпился народ, на площадях и скверах новобранцы в необмятых рубахах кололи штыками соломенные чучела, по дворам ездили на подводах сборщики металлического лома, и горожане в патриотическом порыве вытаскивали из чуланов обручи от бочек, позеленевшие бронзовые бюсты, дырявые кастрюли, разбитые оловянные пепельницы, треснувшие печные плиты, гири для гимнастических упражнений, сломанные топоры. Жирные траурные заголовки «Европейская война» пестрели на газетных страницах. Изобильный малиновый звон офицерских шпор на улицах, вдовьи слезы — все напоминало о войне. О войне напоминали первые раненые в лазаретах. В серых халатах поверх белья они висели на решетках оград и выпрашивали папиросы у сердобольных прохожих. О войне напоминали благотворительные базары, устраиваемые под высоким попечительством сановных жен, сборы на беженцев и сирот и обилие военных заказов на заводах.

И все же война была далеко от Одессы. Она была почти так же далека, как бой у Фолклендских островов, о которых раньше знали одни филателисты, и где теперь англичане потопили «Шарнгорст», «Гнейзенау» и «Нюрнберг».

Жизнь в Одессе в те дни была прекрасна для тех, у кого были деньги. Купцы и спекулянты, фабриканты и присяжные поверенные делали хорошие дела. Зерно, кожа, текстильный товар — все, хвала господу богу, нужно было армии. И те, у кого в Одессе были деньги, могли не думать о мужиках и мастеровых в солдатских рубахах, идущих с винтовками наперевес в штыковую атаку под огонь немецких пушек. В церквах ежедневно служились молебствия, все верили в победу к началу зимы.

По-настоящему Одесса почувствовала войну шестнадцатого октября.

В три часа ночи 16 октября 1914 года к внешнему рейду одесской гавани приблизились два небольших судна. Ночь была безлунная, очень темная, огни в порту погашены, в бухте тихо, и в ночной тишине отчетливо слышалась работа машин на подошедших кораблях.

Возле гавани корабли приостановились, чтобы пропустить портовую брандвахту с ее обычным фонарем на мачте, заменявшим по ночам характерный треугольный синий флаг. Брандвахта вытягивалась из-за рейдового мола, а за ней в кильватере следовали неосвещенные грузовые шаланды.

По черной воде бухты шагнул к прибывшим кораблям прожекторный луч с береговой батареи. Он осветил на мачтах андреевские флаги, затем скользнул по бетонной стенке волнолома, по белой башенке мигающего на его конце маяка, по борту канонерской лодки «Донец», которая стояла на швартовых вблизи мола, и улетел в море.

Корабли медленно обогнули волнолом и пристопорили машины. Сквозь раздельный стук двигателей Федор Бухвостов, минер канонерской лодки «Донец», разобрал слова команды, произнесенной на русском языке. Вслед за тем послышался взрыв, другой, третий.

Погас мигающий огонь маяка на волноломе. На мостике «Донца» отчаянно закричал вахтенный начальник.

Огни на подошедших судах погасли, и ничего не стало видно в темноте октябрьской ночи, точно опустился плотный занавес.

В порту забился тревожным голосом ревун, и те, кто находился в эту минуту на батареях, увидели, как штаговый огонь на «Донце» описал дугу, точно падающая звезда, и как другие фонари с ошеломляющей быстротой стали оседать на сторону.

Пересекая портовые сооружения, мачты рыбачьих судов, которые стояли на якорях у северного выхода из порта, с берега ринулись к «Донцу» прожекторные лучи. Черная вода задымилась в резких световых дорожках. В пересечении сиреневых лучей на палубе «Донца» метались люди. Некоторые пытались спустить шлюпки, другие прыгали в воду с накренившегося борта. Пенясь и бурля, устремлялась черная вода в рваную пробоину в борту канонерской лодки. Пар из котлов с шипением и ревом рвался в воздух. На корме медленно поднялся андреевский флаг — белое полотнище, пересеченное по диагоналям голубыми полосами.