Александр Письменный - Фарт

— Штатские выдумки, — отозвался Старовойтов.

— И тем не менее вокруг моей конструкции была затеяна сложная авантюра. Опытнейший человек в свое время хорошо мне все разъяснил. Конечно, прямого предложения погубить заградитель мне не делали. Мне предложили продать конструкцию за границу.

— Еще чего не хватало, — снова сказал Старовойтов.

— А потом выяснилось, за границей мои чертежи нужны совсем не для того, чтобы построить лодку.

— Для чего же тогда? — спросил Клочковский.

Взглянув в открытое лицо командира бригады, Чупров сказал:

— В развитии подводного флота фирма не была заинтересована. Международному капиталу выгоднее было расходовать народные средства на создание линейных кораблей. И заинтересованные лица ничего не имели бы против, чтобы мои чертежи попали, например, в Германию.

— В Германию? — с удивлением переспросил Старовойтов.

— Именно! В этом случае немцы могли бы увлечься строительством подводных лодок и ослабить свои усилия в области тяжелой промышленности.

— Цель, цель?! — повышая голос, воскликнул Клочковский.

Чупров пожал плечами.

— В этом случае французской металлургии легче было бы конкурировать с германским капиталом.

— Послушайте, Андрей Павлович, что же это, заговор? — спросил Старовойтов, заглядывая в лицо Чупрова.

— Это война, вот что это такое.

— Кому-нибудь сообщили свои сведения? — спросил Клочковский.

— Как же, написал обширный доклад.

— Ну?

— Никакого ответа.

— Мало у нас печали, ох, служба чертова! — со вздохом сказал Старовойтов и сверкнул глазами. Он засмеялся.

— Вы смеетесь? — спросил Чупров.

— А что же мне, плакать? Уж очень нелепо, почему не посмеяться? Германия, Франция, международный капитал! А мы везем мины, шестьдесят штук. Два торпедных аппарата. Пушка. Несколько десятков человек команды. Лодку строили три года. А против нас международный капитал выставляет какую-то зажигалку, и мы боимся. Разве не смешно?

— Так вы что же, не хотите верить? И в злоумышленника не хотите верить? — возмутился Чупров.

— Что касается международного капитала — не знаю. А злоумышленник — пьяные бредни, Андрей Павлович, честное слово. Не знаете моряков? Да ведь это люди необузданной фантазии, в особенности матросы. Кто выдумал Летучего Голландца? Они. Чьи россказни об Острове Сокровищ? Их. Больше того, я убежден: что бы ни говорили историки литературы и всяческие филологи, все мифы древности сочинены моряками.

— Ну уж, знаете, идеи ваши, может быть, оригинальны и хороши, но ваше отношение — это, это… Его не назовешь иначе, чем беспечностью. Немецкое засилье в высших сферах — тоже пьяные бредни? Но сейчас не об этом разговор. Не об этом. Вы хоть допросите минера Бухвостова! — закончил Чупров.

Старовойтов недовольно качнул головой.

— Хорошо, матроса вашего я допрошу, — с неудовольствием сказал он. Спрятав бинокль в футляр из желтой кожи, который висел у него на груди, он нагнулся к люку. — Внизу! Минера Бухвостова ко мне!

Снизу донесся замолкающий рокот: по отсекам лодки репетовали приказ командира.

Через минуту перед ним стоял Федор Бухвостов.

— Что это за история, братец, которую ты рассказал штабс-капитану? — спросил Старовойтов, когда Бухвостов отрапортовал, что явился по его приказанию.

— Так точно, ваше высокородие, история, — ответил Федор, мгновенно покрываясь потом от шеи до пяток. — Все боялся доложить. Расписка осталась у этой сволочи. Он мне их дал под видом вспомоществования.

— Кого — их?

— Деньги, ваше благородие. Сто рублей. Я их матери послал. У нас там беда в доме.

— Докладывай по порядку, сукин сын, — нахмурился Клочковский.

С великим волнением, чувствуя, как спадает с души тяжесть, угнетавшая его все это время, и вместе с тем нарастает стыд и страх, что он влопался в такое дело, Бухвостов еще раз передал историю своей встречи с Двибусом. Офицеры слушали не перебивая.

Когда он кончил, Клочковский спросил:

— Какой же дурак пойдет на такую пакость? Ведь он погибнет вместе со всеми.

— Никак нет, господин капитан первого ранга. Расчет хитрый: он подбросит карандаш, когда лодка будет в виду турецких берегов. Расчет, что он выберется из лодки и доплывет до берега.

— Ну, так кто же это? Может, приказчик?

Федор покачал головой.

— Больно парень дрейфит.

Помолчав, Старовойтов отпустил минера и, когда он скрылся в люке, спокойно заметил:

— Что же, может, и так, но время терпит.

— Как терпит? Это невозможно, Константин Львович! Идти на операцию и думать о том, что рядом притаился какой-то мерзавец, который только и ждет удобного случая!.. — воскликнул Чупров.

— А вы не думайте, — ответил Старовойтов.

— Благодарю за совет. К сожалению, не смогу воспользоваться.

Клочковский молчал, а Чупров злился на себя за то, что он сам первый вел себя беспечно; его теперь неотступно преследовал разговор с Конашевичем. Подобно Бухвостову, он перебирал в уме членов экипажа в поисках способного на диверсионный акт. Об этом же думал Старовойтов. Думал об этом комбриг. Но никто не произносил ни слова.

Солнце опускалось за горизонт. Темно-синее море лежало неподвижно, точно стальной лист на жаровне с углями, — из-под его края билось и не погасало красное пламя заката, дымящееся в облаках.

Внизу просвистела боцманская дудка. Команде пришло время ужинать. Клочковский вызвал сигнальщика и передал семафор сопровождающим лодкам с приказанием разойтись; утром корабли должны были собраться в заранее условленном месте.

Внешне ничем не выдавая своего волнения, Чупров спустился вниз. В центральном посту слышался равномерный такт двигателей, гудели вентиляторы, поскрипывали приводы, когда штурвальный перекладывал вертикальный руль. Чупров поглядел на черные распределительные доски, на циферблаты приборов. Каждый рычажок, переключатель, каждый циферблат или стеклянный глазок прибора — все сложное нагромождение аппаратуры являлось результатом усилия множества людей, воплощало в себе их творческие способности, вдохновенные порывы, долгий, терпеливый труд. И всю его жизнь. Пусть механизм для постановки мин в подводном положении несовершенен, пусть техническое устройство лодки далеко от идеала, подводный минный заградитель, сама мысль постановки минных заграждений под водой, успех операции, десятки человеческих жизней — все это зависело теперь от злой воли неведомого врага. Кто он, этот человек, пробравшийся, может быть, в тесную семью подводников? Может быть, это электрик, не отрывающий глаз от вольтметров и амперметров на распределительной доске? Или тот сигнальщик с младенческим лицом, которого комбриг вызвал наверх, чтобы передать семафор сопровождающим лодкам? Или тот матрос гигантского роста? Чупров выругался про себя — какие мысли лезут в голову!