Александр Письменный - Фарт

Пучков встал и пересел на кровать Меликидзе.

— Нет, понимаешь, это в дореволюционные времена говорилось: «выйти в люди». Вроде обязательного правила приличия. Почему этот пресловутый Володя должен ему следовать? Вон Бетаров, — а поставил себя так, будто он выше всех.

Нет, видно, от Пучкова так не отделаешься. Чтобы лучше видеть товарища, Меликидзе перевернулся на спину.

— Послушай, Пучков, ты-то сам хочешь закончить высшее образование?

— Я? Хочу.

— А другой — оставайся невеждою?

— Да почему невеждою? И в конце концов, речь идет не только о Бетарове и Володе или о нас с тобой. Тут важный принципиальный вопрос: правильно ли сразу после средней школы поступать в высшее учебное заведение или неправильно? Не лучше ли сперва пойти на производство?

— Ну и надоел же ты мне, Пучков! Это все давно известно. Давно твой принципиальный вопрос решен.

— Нет, ты ответь, ты ответь, — возбужденно зашипел Пучков.

— Не обязательно, чтобы каждый был инженером, или врачом, или научным деятелем. Не обязательно. Нужны и те, кто будет добывать уголь, сеять хлеб, варить сталь. Кстати, квалифицированный рабочий и зарабатывает больше врача или, скажем, педагога. Но каждый более или менее способный человек стремится получить образование, получить специальность. И это просто и естественно. Перестань ломиться в открытые двери.

— Ты, конечно, можешь сказать, что в моих словах есть что-то нигилистическое, но это значит, что ты упрощенно меня понял, — продолжал Пучков.

— Да ничего я не хочу сказать, — взбеленился вконец Меликидзе.

— И вообще, мне кажется, в этой области не нужны законы. У многих склонности определяются еще в средней школе. Один полюбил математику, другой — естествознание, третий пишет стихи. Нужно ли им идти на завод, а потом, когда все школьные премудрости забыты, держать экзамен в институт? Конечно, при всеобщем среднем образовании не каждый попадет в вуз. Пусть не попадут менее способные. В вопросе высшего образования допустим, как в биологии, естественный отбор. Есть у молодого человека способности к наукам — хорошо. Нет способностей — иди на фабрику, на завод. Новые области математики, физики, множество новых научных дисциплин успешно осваиваются именно молодыми людьми, нашим братом. Мне кто-то рассказывал: среди работников, строивших первую атомную электростанцию, самым старым был паренек двадцати пяти лет.

То ли рассуждения Пучкова в конце концов заинтересовали Меликидзе, то ли он понял, что от него все равно не отделаться, пока тот не выскажется полностью, он больше не мешал товарищу выкладывать свои идеи и, не вставая с кровати, потянулся за папиросами.

— «В вопросе образования». Ай да Пучков! Горе-теоретик, — только и заметил он. — По-моему, секунду назад ты ратовал за производство.

Замечание Меликидзе лишь подзадорило Пучкова.

— Ухмылки твои ни к чему. Если мы установим незыблемый порядок отправлять молодого человека после средней школы на производство, то мы лишим науку и технику притока молодых сил, горячей молодой крови!

— Ай как страшно! Ай-ай! — сказал Меликидзе, закуривая. — Да-а, тут ничего не поделаешь. Уж раз Пучков так считает, значит, все. Почешись левой рукой за правое ухо.

Гримасничая, он изогнулся, закинул руку за голову и подергал себя за ушную мочку.

— Поменьше казенной исполнительности, побольше творческой инициативы! — провозгласил Пучков. — Конечно, в нашем государстве все по плану. И кадры по плану, но принуждение в этом деле вредно.

— А может, хватит с нас доморощенных рассуждений? Может, ты пойдешь на дежурство, а мне дашь поспать?

— Да-да, вредно! — запальчиво повторил Пучков, и волосы его ощетинились. — Можно обращаться к сознательности молодежи, к ее комсомольскому энтузиазму и так далее. На какие-то особые дела можно даже мобилизовывать, например, на лесозаготовки или на освоение целинных земель, но идти ли человеку в вуз или на производство — это пусть решает он сам. Иначе получается бог знает что! Посуди: мамаша, которая бегает гадать на картах, отсталый, темный элемент, диктует сыну, как себя вести, кем быть!.. И вообще вокруг какая-то обыденщина. Скучный Авдюхов. Дед Токмаков с гробом. Грушецкая.

С видом полного недоумения Меликидзе развел руками и сказал в пространство:

— Уважаемые граждане, перед вами выступает некто Пучков, горе-теоретик и пустомеля. Он признает только героев, только борцов. Все остальные смертные для него — хны и темный элемент… — Тут Меликидзе зевнул и сменил декламацию на сварливый шепот: — Не валяй ваньку, Пучков. Советских людей двести с лишним миллионов, — ничего не поделаешь, есть среди них и Валентины Денисовны, и Грушецкие, и Токмаковы. Потребуется — каждый, может, станет борцом. А пока не требуется, они люди, просто люди, со своими недостатками и со своими достоинствами, и дурные, и несознательные, но больше все-таки сознательные и хорошие. Только болтуны вроде тебя и чайники в каждом видят героя — положительного или отрицательного, уж какого им заблагорассудится. А в действительности народ — это просто народ. И тем-то, что мы все — просто народ, мы друг другу и интересны.

Приходилось заканчивать спор: приближалось время дежурства. Вздохнув, Пучков помедлил, привстал с кровати и вдруг с ехидным видом потер руки одна о другую и полез к Меликидзе.

— Ах ты мой вумный! Ах ты мой сердитый! — присюсюкивая, забормотал он.

— Пучков, не смей! — тотчас закричал Меликидзе и натянул одеяло до подбородка.

Пучков и не подумал остановиться. Но едва он коснулся Меликидзе, даже не коснулся, а только приблизил к нему руку, как тот взвыл, залился смехом и закрылся одеялом с головой, — он не переносил щекотки. И когда Пучков действительно начал его щекотать, Меликидзе захохотал навзрыд, — забрыкался, медленно сполз с кровати на пол.

Тотчас в стену застучал Сорочкин:

— Вы что там, сбесились?

Его комната была рядом.

Пучков оставил Меликидзе и стал одеваться.

— А здорово он все-таки врезал, этот парень с канатной дороги: «Страдаете глухотой? Ну, а я люблю ее, и все тут!..» — одеваясь, говорил Пучков. — Отчаянный парень!.. У меня, знаешь, тоже есть девчонка. Там, дома. Я с ней фигли-мигли — и ничего не решался. Теперь приеду и, как он, — так и так! Любишь, — значит, моя, пошли в загс… — Меликидзе уже лежал на кровати, отвернувшись к стене, и даже всхрапывал для пущей убедительности. — Спишь? Ну спи, черт с тобой. Я пошел.

И Пучков отправился на дежурство с сознанием своего превосходства, своей силы и своей правоты. Любящий пофилософствовать на житейские темы, он не знал сомнений, не знал колебаний и с комсомольской трезвостью был убежден: миром правит справедливость, чему простое и ясное основание — здравый смысл.