Александр Письменный - Фарт

На другой день после приезда Иннокентий Филиппович уговорил ее пойти в студию Симонова на «Таланты и поклонники». Зинаида Сергеевна вечность не была в театре, а у Симонова не бывала еще никогда, но лучше бы она и не ходила. Молодые актеры с таким блеском провели спектакль, что Зинаида Сергеевна совсем расстроилась. Так, глядя на других, случайно замечаешь свою старость.

В антракте Иннокентий Филиппович вспомнил почему-то, как он весной ездил на охоту и убил двух русаков. Рассказывая об этом, он оживился, точно вдруг заскучал по Косьве. Зинаида Сергеевна представила себе лес, пушистого серого зайца с раскрытыми удивленными глазами, и ей так мучительно захотелось увидеть это самой, что она раздраженно сказала:

— Я не хочу об этом слышать.

Весь вечер она больше не разговаривала с Иннокентием Филипповичем, но ее молчание как будто нисколько не тревожило его.

Прошло еще два дня. А на третий, когда Иннокентия Филипповича не было дома, позвонили из Косьвы и попросили передать, чтобы он немедленно возвращался, — отдел технического контроля автосборочного завода забраковал всю последнюю партию труб для тяги рулевого управления.

Иннокентий Филиппович пришел домой поздно, но, узнав о вызове и о его причине, очень обеспокоился и тотчас начал собираться в дорогу: потребовал чистое белье и сел в столовой бриться.

— Чуяло мое сердце, ох, чуяло мое сердце, — с непривычной для жены растерянностью все бормотал он.

Зинаида Сергеевна достала в спальне со шкафа его чемодан и принесла в столовую.

Джильда поняла, что хозяин уезжает, и стала лезть к нему, тыча носом в колени и размахивая хвостом. Иннокентий Филиппович отгонял собаку, она возвращалась на свою подстилку, ложилась, кряхтя и вздыхая, а через минуту вскакивала и снова шла к нему.

— На место, Джильда! — кричал Иннокентий Филиппович сердитым голосом, но тут же, хотя ему было не до собаки, по привычке удивляясь, говорил жене: — Посмотри, как она все понимает. Ведь знает, чертова собака, что я уезжаю.

Зинаида Сергеевна не отвечала. Она разложила на обеденном столе чистое белье, чтобы отобрать в дорогу. Она думала о том, что она несчастна, что муж любит свой завод в десять раз больше, чем ее, а она из-за мужа, из-за семьи пожертвовала своей карьерой.

Иннокентий Филиппович мылил щеки, сосредоточенно что-то мурлыкал себе под нос и так внимательно разглядывал в зеркало свое лицо, что Зинаида Сергеевна подумала: «Не ждет ли его там женщина?»

Она тут же старалась уверить себя, что это не так, что всякие страсти ей мерещатся, он любит ее, как всегда любил, но горечь возникшей мысли поддерживала то возбуждение, которое она всегда испытывала, когда приезжал муж.

— Возьмешь рубашку в синюю полоску? — спросила она.

В ответ Иннокентий Филиппович промычал что-то невнятное, так как тщательно выбривал щеку, подперев ее изнутри языком. Зинаида Сергеевна раздраженно передернула плечами и положила рубашку в чемодан.

Она знала, что Иннокентий Филиппович не любит разговаривать во время бритья и всегда сердится, если его в это время отвлекают, понимала, что его волнует неожиданный вызов. Ей и не нужно было спрашивать, что собирать ему в дорогу, но молчание было тягостно. Все было тягостно, бессмысленно, не так…

Через некоторое время она снова спросила:

— Белые брюки возьмешь? Сколько пар носков класть?

Он промолчал, потом рассердился, положил бритву и сказал:

— Что ты спрашиваешь о всякой ерунде — возьмешь, не возьмешь? У меня не тем голова занята.

Зинаида Сергеевна бросила носки и отошла к буфету, отогнав Джильду ногой. Джильда тихо заскулила, подошла к Иннокентию Филипповичу, а он внимательно посмотрел на жену и продолжал бриться.

Тогда Зинаида Сергеевна откинула голову назад, коснулась затылком буфетной дверцы и проговорила:

— Когда наконец это кончится? Когда мы будем жить по-человечески?

Иннокентий Филиппович молчал.

— Я больше не могу, — продолжала Зинаида Сергеевна, — у меня нет ни мужа, ни семьи. Четвертый год… Я согласна стирать, готовить обед, штопать, но так не может больше продолжаться.

— Возьми пришей, пожалуйста, пуговицу, — сказал, неуверенно улыбаясь, Иннокентий Филиппович и протянул жилетку.

— Постыдись, ты видишь, я говорю серьезно. Я страдаю…

— Но, Зина, чего ты хочешь? Подай, пожалуйста, заявление в наркомат с просьбой освободить меня от работы. Что можно сделать? Ей-богу, лучше шутить. Вот сейчас я еду, а там какие-то неприятности… Мы живем в эпоху, когда личные интересы не всегда совпадают…

— Знаю, — оборвала его Зинаида Сергеевна, — ты мастер читать лекции.

Иннокентий Филиппович намочил полотенце одеколоном, обтер лицо и подошел к Зинаиде Сергеевне.

— Зина, какой же выход? — спросил он.

— Выход только один — взять меня в Косьву.

Подпалов с досадой поморщился, взмахнул рукой.

— А квартира? — спросил он и отбросил полотенце.

— Нужно взять броню или ликвидировать квартиру совсем, — сказала Зинаида Сергеевна.

— Зина, но ведь это сумасшествие! — сказал Иннокентий Филиппович. — У нас квартира хотя и без газа и без центрального отопления, но три комнаты! Бросить отдельную квартиру в Москве можно только в невменяемом состоянии. Всю жизнь мы стремились в Москву… И ты первая. А теперь — отказаться, отступить? Зина, это же смешно!

И, как бывало каждый раз, Зинаида Сергеевна не смогла возразить. Каждый раз, когда она решалась настаивать и не уступать, достаточно было, чтобы Иннокентий Филиппович напомнил о прошлом, и вся ее решительность исчезала. Она забывала о том, что раньше была цель, был смысл в желании перебраться в Москву, а теперь все шло по-другому.

В молодости Зинаида Сергеевна была актрисой. Иннокентий Филиппович в то время работал на заводах юга, и жили они то в Макеевке, то в Юзовке, то в Луганске. Все знакомые восторгались драматическим талантом Зинаиды Сергеевны и предвещали ей блестящую карьеру. Но там, где жили Подпаловы, не было настоящего театра, Зинаиде Сергеевне приходилось играть в любительских спектаклях и о большой сцене лишь мечтать.

Кроме выступлений в спектаклях, Зинаида Сергеевна принимала самое горячее участие в устройстве благотворительных базаров, лотерей и так называемых «чашек чая» в пользу неимущих студентов или раненных на войне. Если нужно было, она не только торговала в киоске или сидела за урной с лотерейными билетиками, но и рисовала плакаты, украшала залы флажками и ветками, расставляла на витрине выигрыши. И все, за что бы Зинаида Сергеевна ни принималась, выходило у нее удачно. Дома у себя она вышивала дорожки, скатерки и коврики, и эти изделия были так хороши, что однажды сын старика Бальфура, фактического владельца Юзовки, попросил Зинаиду Сергеевну смастерить для него скатерку. Он хотел послать подарок матери в Англию.