Александр Письменный - Фарт

Солнце жарило немилосердно, но лежащим на плоту лень было подниматься и лезть в воду. Лежали на спинах и на животах, разморенные, ленивые, вяло говорили о пустяках. Вера Михайловна чувствовала, что ей надо было бы уйти, но и уходить было лень. Сейчас ей легче думалось о Муравьеве — но думалось со злобой, — и ей хотелось одного: чтобы злоба не сменилась желанием сблизиться с ним снова.

Пловцы плыли теперь обратно, все так же рядом, и о чем-то говорили между собой. Подплыв к плоту, они ухватились за край его и, касаясь друг друга локтями, стояли, подпрыгивая, как только что перед этим дядя Павел.

И снова Муравьев был безразличен к Вере Михайловне. Ее присутствие, видимо, нисколько не смущало его. Тетка умильно глядела на него и на Катеньку.

— Вы бы на лодке покатались, — сказала она.

— Покатаемся и на лодке, — сказал Муравьев и невольно посмотрел на Веру Михайловну.

Она тоже смотрела на него и взгляд его встретила спокойно. Муравьеву стало неловко. Чтобы не показать этого, он поднял руку, опустил на голову Катеньки и потопил ее. Тетка вскрикнула, Муравьев засмеялся, оттолкнулся от плота и поплыл на спине кролем, не спеша забрасывая руки за голову. Катенька вынырнула, погналась за ним. Игра заинтересовала и Павла Александровича. Он, как и раньше, мужественно шлепнулся в воду и поплыл за Катенькой.

— Павел Александрович, на минутку! — закричала тетка.

— Зачем он вам? — спросила Турнаева.

— Его надо позвать, пусть не мешает.

— Напористо действуете, тетушка. Неделикатно, — сказала Вера Михайловна.

Но дядя Павел был уже возле плота.

— Звали, тетушка? — спросил он.

— Посидите с нами, голубчик, — сказала тетка. — Вот Вера Михайловна хотела расспросить вас о Магнитке.

— Тетушка, а меня зачем втравливать в эту игру? Неужели на собственные силы не надеетесь? — сказала Вера Михайловна.

Дядя Павел понял, грустно покачал головой, но вылез из воды, перешагнул через тетю и пошел к вышке — прыгать в воду. Он поднялся по лестнице на первую площадку, постоял минуты три, раздумывая, попробовал прыгнуть с разгона, но, разбежавшись, остановился на самом краю и торопливо замахал руками, чтобы удержать равновесие. Затем, помедлив, он посмотрел вниз, плюнул в воду и по лестнице спустился на плот.

Вернувшись к женской купальне, он сказал:

— Поставили вышку, а прыгать нельзя. Дно видно, как в тазу. Этак прыгнешь — и голову к чертям свернешь.

— Какой вы, право, страшно смелый мужчина! — сказала Вера Михайловна.

Вскоре пришел Соколовский. Он поздоровался с женщинами и спросил жену:

— Веруся, ты купалась? Идем, идем.

Он схватил ее за руку и потащил в воду. Вера Михайловна, не сопротивляясь, сползла к краю плота, спустила ноги и лениво плюхнулась в воду.

Муравьев заметил Соколовского. Он остановился в воде и крикнул:

— Иван Иванович, плывите…

Катенька сзади накрыла его рукой, он не успел договорить и скрылся под водой, выпустив на поверхность пузыри.

Убедившись, что Вовка и Зоя увлеклись игрой в камешки, Турнаева перевернулась на спину, подложила руки под голову, закрыла глаза. Лежать на плоту было очень жарко, но ей не хотелось идти в воду. Она думала о сказанном Верой Михайловной. Она постаралась и виду не подать, что сомнение Соколовской задело ее. Тем не менее сейчас она не могла избавиться от мыслей о концерте. Драмкружок на заводе был организован недавно и не успел еще подготовить большую постановку. Они должны были показать одноактную вещицу. Турнаева бывала на репетициях. Спектакль шел хорошо, но он мог занять всего лишь одно отделение. Концертное отделение по-прежнему внушало ей сильное беспокойство, так как оба главных участника выступать не могли.

Как же выйти из этого неприятного положения? Она ничего не могла придумать. А может быть, завтра Абакумов действительно объявит день конференции!..

Соколовский и Муравьев с Катенькой соединились в кружок, взявшись за руки, и, каким-то образом поддерживая свои тела, кружили хоровод в воде. Тетка, не умеющая плавать, сидела на краю плота, болтала в воде ногами, зачерпывая воду горстями, плескала на себя, тяжело и восхищенно ухая.

Потом пловцы вернулись к плоту. Они одновременно стали вылезать из воды. Край плота опустился, вода залила часть досок.

— Но, ихтиозавры! — грубым голосом сказал дядя Павел.

Турнаева вскрикнула и села. Она задремала, думая о концерте. Теперь она проснулась, села, испуганно посмотрела: где дети? Дети по-прежнему играли в камешки.

— И вы здесь, Павел Александрович? Давно приехали? — спросил Соколовский, отдуваясь и растирая руками холодный живот.

Они негромко заговорили между собой. Муравьев сел рядом с Верой Михайловной и тихо сказал, что ему нужно с ней повидаться. Вера Михайловна удивилась. Заметив это, Муравьев поспешил сказать, что поговорить с ней он должен о деле.

— Хорошо, — сказала Вера Михайловна, — приходите после обеда, буду ждать.

И она с безразличным видом отвернулась.

Дядя Павел рассказывал о Магнитке, потом стал расспрашивать Соколовского о работе. С удивлением Муравьев услыхал, как Иван Иванович сказал, что все эти месяцы мартеновский цех работал из рук вон плохо, теперь имеются надежды на улучшение: к ним переброшен Шандорин. Приход Степана Петровича помог цеху. Его бригада, несмотря на все противодействия дирекции, добилась ровного хода своей печи и значительно повысила ее производительность.

— Иван Иванович, неужели вы так о Шандорине? — не выдержав, спросил Муравьев.

— Да, о нем. А что?

— Удивительно! — сказал Муравьев.

— Невысокого вы мнения о моих душевных качествах, — сказал Соколовский.

— Я поражен. Лютая ненависть — и вдруг идиллический мир и благодать.

— Да вы ведь не знаете, откуда у них повелась вражда, — сказал Павел Александрович. — Думаете, принципиальные расхождения во взглядах? Вот я вам расскажу. Много лет назад у них был общий друг — Сысоев, доменщик. В его доме Иван Иванович часто встречался с Шандориным. Однажды сели бравые металлурги выпивать, — греха не скроешь, Иван Иванович. И вот поспорили, кто больше выпьет. Ну, и Степан Петрович выпил больше. Но мало того, что он больше выпил, он еще такой фокус сумел показать, какой Иван Иванович — по вине своей комплекции — и в трезвом виде не смог бы проделать. А какой фокус? Пустяки! Степан Петрович сбоку сел на стул; держась левой рукой за спинку стула, а правой — за заднюю ножку, изогнулся и достал зубами комочек бумаги, положенный на пол позади стула. — Рассказывая, дядя Павел изгибался на плоту, дрыгал ногами, чтобы было понятней, как это делается. — Вот и все. Доменщик Сысоев давно помер, давно уже ни Иван Иванович, ни Шандорин не пьют, а все Иван Иванович ему этого не прощает.