Владимир Рыбин - Холодный апрель

И вдруг он подумал о Нельке. Она ведь тоже вроде этих молодых. У нее тоже радость жизни никак не связана с собственными деяниями. Радости к ней приходят откуда-то сами собой, и если хорошенько поклянчить у папочки, то можно получить вдвойне. «Ну, я ею займусь!» — мысленно пообещал он. И вздохнул: ничего у него не выйдет. Потому что не научился ни в чем отказывать своей разлюбезной дочери. И пожалуй, еще потому, что в нем самом убеждения эти слишком умозрительны, сам вырос в среде, где радости жизни редко зависели от производимого им.

— Вы вздыхаете? — всполошилась Луиза. — Вам здесь не нравится?

— Нравится, — снова вздохнул он. — Только жалко, что умирает хозяйство.

— Теперь маленькие хозяйства нерентабельны. А за так работать кому хочется? Я вот на этом огороде, помню, копалась. Ой как не любила!

Она не поняла, что Александр имел в виду, а объяснять ему не хотелось. Да и как объяснить все это? Каждому отдельному человеку не дано самостоятельных путей. Человек лишь пылинка на гигантской волне исторической закономерности. И даже если он понимает, куда его несет, легче ему от этого не становится…

Снова они плутали в молочном пространстве, сворачивая с одной дороги на другую, пока не выехали на какой-то широкий перекресток. Здесь Луиза остановила машину и вышла. Было очень тихо, ниоткуда не доносилось ни звука, и черные, приподнятые над серыми лугами насыпи дорог, уходящих неизвестно куда, белые полосы и стрелки на асфальте, яркие дорожные указатели на обочинах, — все это как будто было в каком-то фантастическом, сказочном кино.

— Вот здесь он погиб, — сказала Луиза.

— Кто?

— Один человек. Русский… — Замялась на миг и добавила: — Немец. Русский немец. Такие жили у вас.

— Они и сейчас живут.

— Жили… На Волге… Он рассказывал мне о Волге, и я запомнила.

Она медленно ходила по перекрестку, осматривала указатели, заглядывала в кюветы.

— Дорог тогда таких не было. Но я запомнила место. Вон оттуда они прилетели, со стороны моря. В ясную погоду отсюда видно Бурхаве. Маленький городок на берегу. Мы туда сейчас поедем.

Еще раз оглядевшись, словно проверяя, не забыла ли чего, она полезла в машину. Но еще посидела, тяжело положив руки на руль, словно не решалась трогаться с этого места.

— Вам не интересно?

— Почему же? Интересно.

Мало, конечно, было интересного для него в этой истории, и вместо того чтобы торчать тут, среди болот, он предпочел бы теперь послоняться по центральным улочкам Ольденбурга. Но выказывать это свое настроение, он понимал, не следовало. Похоже было, что память об этом «русском немце» дорога Луизе, и требовалось хоть как-то выразить свою небезучастность.

— Когда это случилось? — спросил он.

— Я же говорю — в войну! — удивленно воскликнула Луиза. — Какой вы невнимательный. Я же говорю: они с моря прилетели. Английские, а может, американские самолеты, не знаю. А тут их вели…

— Кого?

— Заключенных! — Луиза почти выкрикнула это, и Александр удивился ее непонятному волнению. — Тут и англичане были, а они — бомбами!..

— Может, думали: колонна солдат?

Луиза нервно пожала плечами и тронула машину. Еще какое-то время ехали во все более редеющем тумане. Потом впереди показались дома, и машины откуда-то взялись, зачастили по нешироким улицам.

Когда пересекли этот крохотный городок, увидели на другой его окраине высокую земляную насыпь. Оставили машину на стоянке возле насыпи и полезли вверх по крутой лестнице. Сверху увидели море. Белесое, оно сливалось с белесым небом, и если бы не черная широкая отмель, то можно было подумать, что никакого моря нет, что это небо подступает к самому берегу.

К морю надо было подойти обязательно, — это Александр загадал, еще когда они ехали сюда, — и ополоснуть в нем руки. Шутка ли, этак небрежно сказать потом, в Москве: «Вымыл руки в Северном море…» Он пошел по скользкой дамбе, — был отлив и море ушло довольно далеко, — оглянулся на середине. Луиза стояла на месте, смотрела вслед. Ее фигура казалась очень одинокой на этом пустынном берегу, и он почему-то заторопился дойти до конца мола, чтобы поскорей вернуться.

— Летом тут масса народу, — сказала она, когда Александр вновь подошел к ней.

— Тут же холодно.

— Летом бывает жарко. Люди купаются… В сезон снять дом здесь, в Бурхаве, очень дорого.

— А теперь куда поедем? — спросил он.

— Вы все торопитесь? — укорила Луиза.

Он решил подыграть ее тщеславию, сказал весело:

— У вас здесь столько интересного. Хочется все посмотреть.

— Сейчас поедем в Норденхам. Там будем обедать. Я созвонилась с друзьями, и нас ждут. С вами желает поговорить одна женщина. Она родилась в России.

— Тоже из русских немцев?

— Другое, совсем другое! — Луиза даже сморщилась, так ей почему-то не понравилось это сравнение. — Она немка, приехала из России еще девчонкой, сразу после вашей революции.

В Норденхаме они были через четверть часа, возле реки нашли ресторан, где была назначена встреча. Приглашенные уже ждали. Четыре старушки, четыре «божьих одуванчика», смотрели на него, как на заморское диво. Он сразу узнал «русскую немку». То ли во взгляде ее был какой-то иной интерес к нему, то ли просто потому, что возле нее на тарелочке лежал хлеб. Он уже знал, что за обедом немцы предпочитают обходиться без хлеба.

— Адель Романовна Герман, — по-русски представилась ему эта самая старушка. Говорила она чисто, что сразу отличало человека, знавшего русский с детства.

И заговорила, заговорила обрадованно, словно век ждала этой минуты поговорить, отвести душу. В пять минут Александр узнал, что ее предки переселились в Россию еще в начале прошлого века, что отец был купцом, что дома они говорили только по-немецки, а на улице по-русски, что, когда переехали в Германию, все стало наоборот: на улице — немецкий, а дома — русский. Отец не хотел, чтобы дети забывали русский язык. Ее увезли из России в девятилетнем возрасте, но она все помнит. Помнит морозы. Потому что при 20 градусах дети не ходили в школу. Тогда на каланче вывешивались черные шары, и они, дети, все смотрели, есть шары или нет.

— Извините, — говорила она, — но воспоминания в основном кондитерские. Тут уж ничего не поделаешь, у всех детей сладкие воспоминания. Какие калачи были, а какие жаворонки из булочной приносили! И теперь непременно у нас калачи на пасху. Пост не соблюдаем, а калачи и обилие сладкого — обязательно. Объедаемся… А еще бульвары помню. Ходили гулять в Кремль. Царь-колокол, царь-пушка!.. А какой храм Христа Спасителя был! Что снаружи, что внутри — чудо из чудес. Как вспомню, душа слезами обливается…

Александр слушал не перебивая. Понимал: сладостно это путешествие в детство. «Дайте до детства плацкартный билет, — поет певица с нежным акцентом. Слезно поет. — Билетов нет, билетов нет…» А может, все-таки есть? Просто нужно, чтобы все совпало. И сладкое детство, и добрый родитель, помогавший не забывать прошлое, и такой вот терпеливый собеседник, готовый слушать наивные воспоминания и улыбаться понимающе.