Владимир Рыбин - Холодный апрель

Фред говорил медленно, мешая немецкие слова с русскими. То ли практиковался в языке, то ли просто вспоминал слова пастора.

— Кстати, о князе, — перебил Александр. — Тут, вроде бы, обошлось без женщин.

— Нет, не обошлось. Я уж не говорю о княгине Ольге…

— Так она была ему бабушкой.

— Не о бабушке речь. Вначале-то Владимир был, как бы это помягче сказать, весьма любвеобилен. В летописном житии князя подчеркивается безмерное его сладострастие, превосходящее Соломоново. Да и сам он не отрицал этого. Летописец Нестор уверяет, что Владимир каялся такими словами… — Фред встал, покопался среди бумаг в шкафу, вытащил толстую тетрадь. — Вот как говорил о себе князь Владимир: «Акы зверь бях, много зла творя́х в пога́ньстве и живях яко скоти на́го».

Он торжествующе посмотрел на Александра, явно довольный тем, что прочел-таки мудреный старорусский текст.

— Это тоже пастор говорил? — спросил Александр.

— «Володимер залеже́ жену бра́тню грекиню, и бе непра́здна, — не отвечая на вопрос, продолжал Фред. — От нея́ же роди́ся Святополк. От греховного бо корене зол плод бывает, поне́же бо была мати его черницею». Так вот, предполагается, что именно эта монахиня-гречанка и послужила делу обращения Владимира.

— Откуда вы все это знаете?

— Интересуюсь. Вы ведь тоже интересуетесь историей?

— История необъятна, всем не поинтересуешься, — пожал плечами Александр. Он и в самом деле ничего подобного о князе Владимире не знал. Его образ сливался с образом памятника на днепровской круче в Киеве, где князь Владимир изображен этаким аскетом-монахом с большим крестом в руке. Но ведь и в самом деле, что-то конкретное должно было подтолкнуть его принять христианство?

— История необъятна, — повторил Фред. — Но есть поворотные моменты. — Он отнес тетрадь в шкаф, снова сел, взял бокал, наполовину налитый пузырящейся минералкой, и стал смотреть сквозь него, улыбаясь чему-то своему.

— Интересно получилось, — сказал Александр. — Начали с женщин, а кончили поворотными моментами истории.

— Все правильно. Если присмотреться, так женщины присутствовали на всех поворотах истории.

— Шерше ля фам?

— Это французское выражение «ищите женщину» извращает роль женщины. Так говорят, когда ищут виновников какого-либо события, как правило, бедствия или преступления. А женщины несли добрые начала. Я думаю, можно даже выявить закономерную связь между активностью женщин и общественным прогрессом.

— А может, просто общественный прогресс способствует женской активности?

— Может. Но связь несомненна.

— Грядет матриархат?

— Я говорю совершенно серьезно.

Александр смутился. Вот о чем он никак не готов был говорить серьезно, так это о женщинах. Они — неизменный предмет для шуток во всех мужских московских застольях. Даже на Восьмое марта о женщинах не говорят всерьез. Самые искренние комплименты в этот день звучат снисходительно: нате вам, раз такое дело. Так уж принято, и на человека, который заговорил бы на эту тему серьезно, посмотрели бы как на чудака, вздумавшего изрекать очевидное. Но тут… Или они, немцы, до чего-то не доросли, или что-то происходит в Западной Германии, чего он не разглядел, не понял. «Зеленые»? А что «зеленые»?..

И тут он вспомнил вычитанные из газет недавние высказывания о них представителей различных партий. Правые, так те прямо исходили бешенством. Некто Гайслер, помнится, крупный чин в правящей партии ХДС, чуть ли не обзывал «зеленых» фашистами. Но и социал-демократ Фогель, фигура немалая в своей партии, тоже пожимал плечами. Вот если, дескать, «зеленые» обретут способность вести определенную политику, научатся компромиссам и договоренностям, вот если они сумеют, мол, создать понятную всем концепцию, тогда они могут стать политической силой наравне с другими партиями… Н-да, не вписываются «зеленые» в систему, не принимают правила игры. Может, как раз потому, что среди них большинство женщин? Можно ли ждать от женщины понимания политической казуистики?

Он мысленно обругал себя за то, что и сам рассуждает как те Гайслеры-Фогели, посмотрел на Фреда. Тот все еще пил свою воду и через бокал внимательно наблюдал за Александром. Ждал, понимая, видимо, что тому надо собраться с мыслями.

В комнате еще больше посветлело. Александр оглянулся, увидел ослепительную солнечную полоску на белом подоконнике. И внезапно снова обрел привычную свою игривую самоуверенность, всегда выручавшую его в сложных ситуациях. Спросил:

— А почему ты не женишься?

— Потому, — медленно ответил Фред, рассматривая пустой бокал, — что отношусь к этому делу серьезно.

— Ты хочешь сказать: слишком серьезно?

Фред не ответил, опустил глаза, и по лицу, скрытому бородой, никак нельзя было понять его отношение к подобным вопросам.

— Пожалуй, нам пора ехать, — сказал наконец.

— Не рано? Вроде бы к двум часам собирались.

— Мы сначала в одно место съездим.

— Куда? Не секрет?

— Не секрет. — Он снова улыбнулся. — Я сейчас был у Крюгеров, они просили привезти тебя на одно пасхальное мероприятие.

— Ну, раз просили…

— Это на час, не больше.

— Да мне что…

Так, перекидываясь необязательными фразами, они вышли из дома в солнечное сияние и бодрящую прохладу этого пасхального дня, прошли по дорожке к воротам, к приткнувшейся у тротуара оранжевой «Ладе».

Проехали лесом, мимо телевизионной вышки, миновали центральную площадь Дегерлоха, и Александр понял: едут туда же, где были вчера с Крюгерами. Узнал и поле. Днем оно казалось не таким уж и большим, как вчера, в темноте. Проехали еще немного и, оставив машину в тесном скоплении других машин, пошли пешком по улице, тихой, почти безлюдной. В конце ее шевелилась, пестрела на солнце разноцветьем одежд большая толпа. Подойдя ближе, Александр понял, что пестрота не только от одежд, а главным образом от обилия плакатов, развешанных по низкой железной изгороди. Были тут и знакомые зеленые плакаты, призывающие идти к Мутлангену в пасхальный понедельник, и незнакомые с длинными текстами на разных языках и крупными, кроваво стекающими с полотнищ английскими «No!» — «Нет!». Плакаты были и в руках людей, и даже на их спинах. Одна женщина прямо-таки обмоталась большим листом бумаги с изображением шести грудных младенцев с сосками во рту. С краю этой вытоптанной сотнями ног площадки высился могучий дуб, и на его ветвях тоже висел плакат, не плакат — прямо-таки парус с изображением ладьи и креста вместо мачты под полукружьем радуги, по которой крупная надпись: «Vancouver». Одного этого было довольно, чтобы понять: собрание — религиозно-миротворческое. Потому что именно в канадском городе Ванкувере проходила недавняя Ассамблея Всемирного совета церквей, решения которой были как гвоздь в мягкое место агрессивным американцам, расистам, сионистам и всем, кто заодно с ними.