Збигнев Сафьян - Потом наступит тишина

Дом, напоминавший собой плоскую прямоугольную коробку, вырос перед ними неожиданно.

— К окнам! — крикнул Ружницкий.

Последние несколько метров они преодолели рывком, потом уже действовали как автоматы, не раздумывая, четко и безошибочно. Капитан первым бросил гранату и, перескочив через низкий парапет, очутился в здании. Очередь из автомата; он почти ее не слышал, словно слух отключился. Двое немцев лежали на полу, один из них, в штатском, был еще жив. Перед тем как выстрелить, Ружницкий почувствовал на себе его взгляд.

Бойцы были у двери и ломали ее, когда на лестничной клетке разорвалась граната. Осколки просвистели над головой. Ружницкому какое-то мгновение казалось, что за дверями пропасть, но он заставил себя броситься вперед. Очередь из автомата, прыжок в сторону, потом — тишина. Появилась здоровенная фигура в черном. Фашист заметил Ружницкого, выстрелил. Промах. Ружницкий видел теперь перед собой не лицо, а двигающийся предмет. Это продолжалось несколько секунд, потом он изо всех сил ударил врага рукояткой пистолета, а боец, оказавшийся рядом, всадил в него автоматную очередь. Когда они вбежали в комнату на втором этаже, увидели через окно улицу и перекресток, уже занятый бойцами Реклевича.

В скверике, между кустами сирени и каменной фигурой какой-то исторической личности, надменно восседавшей на могучем коне, лежал пожилой человек, ездовой из транспортной роты. Одна пуля ранила его в живот, другая размозжила колено. Сначала он не чувствовал боли, боль вместе с мучительной жаждой пришла позже, когда к нему вернулось сознание. Не было сил пошевелиться, дотянуться до автомата, лежавшего совсем рядом. Он мог только время от времени облизывать пересохшие губы. Боец закрыл глаза и спокойно ожидал своей участи. Не думал о смерти, фиксировал только происходящее. А вокруг слышалась немецкая речь. Он знал этот язык, всю оккупацию проработал в Варшаве извозчиком. Его отец также был извозчиком. Сейчас он вдруг четко представил себе улицы Варшавы, запахи, цвета, а прежде всего — людей, их лица. «Во время оккупации я всегда знал, с кого не брать денег, — подумал он. — Научился разбираться в людях с первого взгляда…»

Потом перед ним возникло лицо жены, и он услышал ее голос, хрипловатый и удивленный: «Зачем ты идешь в эту армию?» «А что мне делать, если кляча моя сдохла?»

На площади опять застрочил пулемет, стали рваться мины, а совсем-совсем рядом, может, на соседней аллейке пожилой боец слушал отрывистые немецкие фразы.

«У меня было чутье на людей, — повторил он про себя. — Знал, с кого не брать денег. Да что и говорить, что я, не человек, что ли, не поляк?..»

Снова почувствовал боль. Она распространялась откуда-то изнутри, но не от живота или колена; казалось, что где-то в груди рвутся тоненькие ниточки, на которых держится сердце… Он закрыл глаза, а когда снова открыл их, увидел, что каменная фигура наездника движется на цоколе.

«Хорошо высечен этот конь, — подумал он. — Хотя где там этим фрицам до наших польских лошадей. Взять, к примеру, обычную клячу, хотя бы мою, сколько она могла потянуть!» При воспоминании о лошади, которую убил немецкий снаряд в сентябре 1944, у него на глаза навернулись слезы.

Нет, тогда он не плакал, сдерживался изо всех сил, плакала жена, сидя на скамейке у дома. Они оба привязались к лошади, совсем как к человеку. «Не плачь, глупышка, — сказал он, — все будет хорошо». Так он сказал, но сам в это не верил, чувствовал, что приходит конец его карьере извозчика. По предместью Варшавы — Праге — уже ходили польские солдаты. Правда, некоторые говорили, что это переодетые русские. Но на них была польская форма, кокарды с изображением белых орлов на фуражках, и говорили они по-польски. Он пошел в армию добровольцем.

Отрывистые фразы послышались ближе. Пожилой боец немного приподнялся на руках и увидел на соседней аллейке двоих немцев. Один из них был в штатском, в шляпе с пером, точно такой, какие носили немцы в Варшаве. Другой — в черном эсэсовском мундире. Они подошли ближе, заметили его.

— Этот еще живой, — сказал человек в штатском.

— Ну так прикончь его! — заявил эсэсовец.

Пожилой боец, перед тем как погрузиться в темноту, понял, о чем говорили между собой те двое, потому что в Варшаве немного освоил немецкий.

В контратаку пошли автоматчики. На маленькой площади, у штаба полка, рвались гранаты, раздавался треск автоматных очередей. Бойцы из взвода охраны, радисты, связные побежали вперед вместе с автоматчиками. Дом напротив горел, на улице было светло как днем.

Полковник Крыцкий отряхнул мундир и убрал пистолет в кобуру.

— Ну вот и все, — сказал он и с какой-то теплотой посмотрел на высокую стенку, окружавшую дом. «Отличная вещь такая стена», — подумал он.

Худой майор, начальник штаба, с автоматом в руках подошел к командиру полка.

— Связь восстановлена?

— Пока нет.

— А тогда, может, вам известно, — со злостью сказал Крыцкий, — откуда они здесь взялись?

— Небольшие группы немцев наделали переполоху, — парировал майор.

— Но кто их пустил? Отдам под суд! — бушевал полковник. Напряжение последних часов теперь выплеснулось с криком.

На южной окраине города рвались мины, перестрелка усиливалась.

— С юга. Там Свентовец, — сказал майор.

— Восстановить связь с батальонами! Немедленно!

— Слушаюсь. Предлагаю перенести командный пункт на север. В деревню Кляйн Бретвельде.

— Никаких переносов, я останусь здесь. В пять пойдем на штурм города, я наведу там порядок!

Крыцкий повернулся и зашагал к дому. Больше всего его угнетало бессилие. Он помнил обо всем: о батальонах, об артиллерии на холмах на северной окраине города, о полковых ротах автоматчиков. Все они были на своих позициях, но, когда вспыхнула ночная перестрелка, он не смог ничего привести в действие. И был почти полностью дезориентирован. Немцы заняли центр Бретвельде и перерезали связь с батальонами. Штаб полка неожиданно оказался на передовой, всего в нескольких сотнях метров от не принимающих участия в бою батальонов… Слава богу, что хоть была эта каменная стена!

А генерал Векляр с утра намеревался начать наступление. Хорошенькое дело! Наверняка все было готово, в штабе дивизии уже составили приказ, ждали только сигнала. И вдруг все развалилось, разлетелось на куски. Командир дивизии спросит: «Что случилось в Бретвельде?»

«Отвечу, что… — думал Крыцкий, — отвечу… А, черт возьми, доложу, что не знаю!»

Светало. Подойдя к окну, он увидел четкие контуры домов и холмов.

В пять утра автоматчики из роты охраны добрались до центральной площади города. Немцы еще стреляли из некоторых домов. Но городок, как только рассвело, стал точно таким же, как вчера. Домики, утопающие в зелени садов, дома в несколько этажей на центральной площади, ухоженный скверик.