Збигнев Сафьян - Потом наступит тишина

«Поддержите, черт возьми, огнем, почему молчит артиллерия?» — «Беречь патроны, из сорокапяток стрелять только по танкам». — «Тогда мне не продержаться, мы не выдержим следующей атаки, вы отдаете себе отчет, какое у меня положение?» — «Не отступать ни на пядь, нам некуда отступать, так и скажите бойцам, окраина Бретвельде должна быть удержана».

С ума можно сойти от таких разговоров!

Прекрасно: закрепиться без артиллерийской поддержки, имея только несколько батальонных минометов и две 76-миллиметровые пушки на таких слабых позициях!

Было сказано: «Таково положение». Справа батальон Тышки отбивал атаку фашистских танков; со стороны Бёслица, если хорошо прислушаться, доносился постоянный глухой гул артиллерийской канонады. Майор снова закурил, склонился над картой, но не обнаружил ничего утешительного, и ничего нового не пришло ему в голову. «Буду здесь торчать, — подумал он, — пока меня отсюда не выкурят, а это произойдет наверняка».

Он связался с ротой Кольского. Кольский, он на правом фланге, доложил: «Немецкие танки ударили по позициям противотанковых пушек, командир дивизиона убит. Погиб также подпоручник Бельский. Танки все время появляются, пытаясь прорваться в наш тыл».

Голос командира роты сух, в нем не было ни тени беспокойства, ни тревоги. Докладывал как на учениях. Свентовец приказал: «Танки на правом фланге. Сменить позиции сорокапяток! Что?.. Пусть пехота тащит на руках, черт возьми!»

Потом он подумал о командире дивизиона противотанковых пушек: как была фамилия того молодого русского, которого несколько дней назад перевели в батальон? Не мог вспомнить. Тащенко или Терещенко? Совсем молодой светловолосый парень. Прибыл, доложил и, чувствуя неловкость, сказал: «Я не все понимаю по-польски».

Капитан Ружницкий вернулся из роты Кольского. Свежевыбритый, даже мундир успел вычистить после ночной переделки. Внимательно посмотрел на Свентовца и сказал:

— Сядьте, майор, у меня есть кое-что для вас.

— Что именно?

Ружницкий достал бутылку коньяку и подал ее командиру.

— Хорошо, давай выпьем по одной.

— Что говорят в штабе? — спросил Ружницкий.

— Ничего не говорят. Ни шагу назад.

— Без огневой поддержки?

— Без.

— Ну что ж! — изрек капитан. — Вгрыземся в землю. У Кольского уже привыкли воевать без артиллерии, — добавил он. — Диву даешься, как ко всему люди привыкают.

Помолчали. Прислушивались к непрерывному гулу артиллерийской канонады и доносившемуся издалека тарахтению пулеметов. «Вот бы немного тишины, — подумалось Свентовцу. — Немного обычной, доброй тишины, ну, скажем, нарушаемой стуком колес трамвая на стыках рельсов».

Он закрыл на минуту глаза и не заметил молодого офицера, который стоял на пороге, немного пригнув голову.

— Товарищ майор! — услышал он. — Разрешите обратиться к товарищу капитану.

— В чем дело? — Свентовец посмотрел на офицера. Тот был в опрятном мундире, на погонах сверкали две звездочки.

— Я из политотдела дивизии, — доложил поручник. — Приехал к вам за списком отличников боевой и политической подготовки. — Он внимательно огляделся, послушал гул, доносящийся снаружи, и добавил: — Я специально приехал за этим.

— Что?! — заорал Ружницкий.

Поручник немного смешался. Ему было лет двадцать. Он смотрел на капитана большими темными, удивленными глазами.

— За списком отличников, — повторил он. — По распоряжению начальника политотдела.

Лицо Ружницкого стало красным, на висках вздулись жилы.

— Вы приехали сюда за списком отличников?

— Так точно, товарищ капитан.

— Скажите начальнику политотдела, — рявкнул Ружницкий, — скажите ему, что у меня весь батальон — отличники! Забирайте с собой список личного состава… Да, весь батальон или то, что от него останется.

Ранним утром Олевич покидал помещение, в котором располагалась дивизионная разведка. День был холодный, туманный. Олевич остановился перед домом, глубоко вдохнул воздух и поглядел на бледнеющее на востоке небо. Откуда-то издалека доносился глухой шум. «Там находится мой полк», — подумал Олевич. Впервые так подумал: мой полк.

В нескольких шагах от него бойцы грузили ящики на грузовик-развалюху. Подошел молодой старший сержант в лихо сдвинутой набок пилотке, открыл дверь кабины, потом поглядел на Олевича.

— Может, ты тоже из хозяйства Крыцкого? — спросил он.

Олевич молчал.

— Я к тебе обращаюсь, — сказал старший сержант. — Спрашиваю: откуда ты?

— Да, — ответил Олевич. — Я из хозяйства Крыцкого.

— Ну так залезай в машину, мы как раз туда едем. А пока помоги-ка мне загрузиться.

Спустя несколько минут Олевич сидел в кузове грузовика.

Вот и все. Все уже позади: Черемники, побег из-под ареста, Бяла-Подляска, лесная сторожка. Он возвращался в исходный пункт, в «свой» полк, отдавался на гнев и на милость. «Чего я хотел, отправляясь на фронт? — подумал он. — Ведь, в конце концов, именно того, чтобы вернуться. Все признал теперь ошибкой: и побег из-под ареста, и «переодевание» в «Клосовского». Нельзя все время изворачиваться и притворяться. Я был как странствующий рыцарь… именно странствующий рыцарь. Что за самомнение!»

Олевич показался сам себе смешным. Но наконец-то он был спокоен, впервые за много месяцев. Ничего от него уже не зависело, он сбросил чужую личину и прежнее свое поведение считал теперь ребячеством, глупостью, позерством. «У меня было только два пути — я мог уйти к Коршуну или вернуться. Я вернулся, теперь делайте со мной, что хотите: дело за вами…»

Двое бойцов, двое пожилых людей, наверное из хозяйственного взвода, сидели вместе с ним в кузове грузовика. Молчали. Скрутили самокрутки, один из них угостил его табаком. Олевич затянулся едким дымом, вспомнил, что его угощали именно таким табаком, когда он совершал побег в Бяла-Подляску.

Ехали по шоссе, извивающемуся между холмами. То там, то здесь на поросших лесом склонах примостились дома, пейзаж поражал красотой и красками, напоминал Олевичу цветные видовые открытки. Миновали лес, выбрались на открытое пространство; холмы отступили от дороги и тянулись по обе стороны от нее ровной, пологой линией. Гул артиллерийской канонады с каждой минутой усиливался, а когда они увидели вдалеке красные черепичные крыши, блестевшие на солнце, до них донеслось яростное тарахтение пулеметов.

— Чертов Бретвельде, — сказал один из бойцов. — А там, направо, Бёслиц.

Подпоручник глядел на город, закрытый с севера холмами, знал, что они вот-вот приедут туда, и его опять охватил страх, столь сильный, что он уже хотел было выпрыгнуть из кузова и снова начать все сначала. «Надо было остаться у разведчиков… что я за идиот, может, меня бы и не узнали…»