Збигнев Сафьян - Потом наступит тишина

С севера город очищали автоматчики, с юго-востока — рота батальона Тышки. Вышибали двери прикладами автоматов и ломами; бросали гранаты в окна, в которых вспышки выстрелов выдавали присутствие врага, простреливали из пулеметов кусты у домов. Минометные мины уже не рвались с красной вспышкой, было светло и ясно, ветер утих, низкие тучи уходили на запад.

Пулеметчики и бойцы Тышки проделали солидную боевую работу. Они действовали четко и внимательно, экономили патроны. Когда на машинах прибыл учебный батальон, посланный генералом Векляром, в городке уже царила тишина.

На улицах остались только трупы немцев: эсэсовцев, солдат вермахта, но в основном штатских пожилых людей с солидными животами, в темных пиджаках, которым вчера было приказано стрелять и которые выполнили приказ, выйдя из своих окруженных ухоженными садами домов.

В пять утра полковник Крыцкий отдал приказ выселить на северную окраину города всех жителей Бретвельде. В 5.30 у зигзагообразных траншей батальона Свентовца разорвались первые артиллерийские снаряды. «Ночь наверняка была только жиденьким прологом», — подумал майор.

Бойцы, укрывшиеся в окопах, не видели этого выселения. Автоматчики, выполнявшие приказ, спешили, потому что им было приказано спешить. Они выглядели несколько смущенными. Когда в городке утихла перестрелка, бойцы снова имели дело с перепуганными существами, которые вчера вывешивали белые флаги, сами приносили мятный ликер, были гостеприимны и, пожалуй, слишком учтивы. Теперь жители Бретвельде вели себя так, словно понесли незаслуженное наказание: молча выполняли приказы.

Майор Свентовец стоял на краю улицы.

Немецкие семьи из соседних домов грузили свой скарб на коляски и тачки, в коляски впрягались мужчины, в основном пожилые, молодых почти не было, женщины закрывали двери домов и калитки оград. Дом напротив покидала большая семья: высокая, худая женщина с вытянутым, лошадиным лицом, трое детей и седой мужчина, согнувшийся под тяжестью рюкзака. Они остановились на тротуаре и о чем-то тихо перешептывались, глядя на дом. Никак не могли решиться уйти, словно ждали помилования.

Майор Свентовец не чувствовал жалости. Эти изгнанные из своих домов люди вообще не заслуживали ее, и уж наверняка не заслуживали ее сейчас. Никто им не поможет, и никто не простит их, потому что вина их безмерна и не подлежит помилованию. Наконец женщина наклонилась над коляской (у них была также небольшая решетчатая повозка), посадила на груду в спешке набросанных вещей самого младшего ребенка, и семья двинулась в сторону центра города. Проехали буквально несколько метров, как к ним подошли двое автоматчиков. Один из них бесцеремонно поставил ребенка на землю и начал рыться в вещах. На тротуар посыпалась утварь, какие-то деревянные коробочки, забренчала по асфальту металлическая кастрюля.

— Хватит! — сказал, подходя, Свентовец. — Пустите их.

В этот момент автоматчик извлек с самого дна повозки наспех завернутый в рубашку немецкий автомат. Мужчина съежился, побледнел, на лбу и на висках у него выступили крупные капли пота. Женщина беззвучно плакала.

— Расстрелять мужчину! — приказал Свентовец.

В 6.00, после артподготовки, немцы предприняли первую атаку на батальон Свентовца. Первая атака… Потом их будут считать в окопах и штабах. Будут докладывать: «Батальон отразил три атаки… четыре… пять…» Война любит пунктуальность; в штабах обычно рассчитывают, какие силы необходимы, чтобы прорвать фронт: столько-то орудий, самолетов, пехоты… Подсчеты оказываются потом либо точными, либо ошибочными. Случается, однако, что предпосылки и расчеты верны, а результата никакого. Потому что труднее всего предугадать степень стойкости батальона пехотинцев.

Бойцы майора Свентовца смотрели вперед, на поле, на постепенно поднимающиеся холмы, отчетливо проступающие сейчас на фоне неба. Перед ними — островки деревьев, растущие тут и там, кусты можжевельника и едва заметные, укрытые в складки местности сельские дома. С этой стороны наступали гитлеровцы.

Немецкая артиллерия перенесла огонь на окраину городка; напротив Маченги, в зарослях можжевельника, разорвалась мина. Михал лежал в нише окопа, сжимая в руках автомат, и ждал.

Тарахтели пулеметы, и казалось, стоит только высунуть голову, как очутишься на линии полета пуль. Где-то сзади робко отвечали польские минометы.

По телу Маченги, словно электрический ток, прокатилась горячая волна. Он видел противника. Немцы шли, бежали, стреляя на ходу. Они словно выскочили из-под земли, неожиданно оказались совсем близко, перед Михалом.

Справа появились два танка. Нет, они не ползли в направлении Маченги, их желтые силуэты поворачивали все больше вправо, а там находились позиции уже другой роты, может, даже другого батальона, впрочем, неизвестно, что там…

Михал не смотрел на танки, смотрел на немцев — как они быстро приближаются! Их уже отчетливо было видно. Они вырастали на фоне серого неба, исчезали в дыму от разрывов мин и появлялись опять все ближе. Михал стиснул зубы, не думал ни о чем, видел только кусочек поля, его охватил страх, что они тоже видят, но тут же он вспомнил о бруствере и окопе и почувствовал себя увереннее.

Расстояние? Сто пятьдесят метров, может, уже сто… или еще меньше. До Маченги доносились выкрики наступающих. Фигуры бегущих теперь казались огромными. Михал видел лица, широко раскрытые рты, заметил, как один немец замахивается, чтобы бросить гранату. Ему казалось, что он тоже кричит, что крик разрывает грудь. Он услышал, как кто-то, а может быть, он сам повторял: «Бежать! Бежать!» — и нажимал на спуск. Раз, второй… Все происходило словно в замедленной киносъемке, фашисты продолжали бежать, они уже совсем рядом, но до окопа не дошли…

Неподалеку от Маченги пулеметчик проверил прицел, снял оружие с предохранителя, нажал спусковой крючок. Минутой позже его сразит вражеская пуля, но до этого он увидит, как захлебнулась атака фашистов, как редеет наступающая цепь, а черные существа в касках исчезают из поля зрения. Они уже не подбадривали себя криками, и, хотя, не переставая, рвались снаряды, Михал готов был поклясться, что наступила тишина. Только теперь он заметил, что справа горел танк, сзади грохотали 45-миллиметровые пушки, над полем перекрещивались пулеметные очереди, и тем не менее царила тишина.

— Их нет, их нет, — повторял Михал и почувствовал огромное облегчение, приятная теплота растекалась по телу. Страшно захотелось курить.

Майор Свентовец закурил, глубоко натянувшись дымом. С наблюдательного пункта на окраине Бретвельде он видел, как захлебнулась атака гитлеровцев. Но радоваться особо нечему. Он знал, что противник предпримет новую попытку, и знал, что его полку уже не на что рассчитывать. Артиллерия на северных холмах молчит, молчат и полковые 120-миллиметровые минометы. «Что, черт возьми, делает наблюдатель? Что мне до тяжелого положения Тышки?! У меня тоже положение не из лучших!» Все телефонные разговоры похожи один на другой: на другом конце провода сидит начальник штаба полка а делает вид, что не понимает. Отвечает елейным, тихим голосом, а Свентовец орет в трубку, не выбирая выражений, не пользуясь шифром.