Игорь Подколзин - Обвиняется в измене?..

— Что там? — она приподнялась на цыпочки и заглянула через его плечо.

— Провиант. Прошлый раз не доели, запрятали на черный день. Будем считать — он наступил. Не жирно, но лучше чем ничего. — Одинцов положил перед ней две банки тушенки, четыре сухаря и плитку шоколада «Золотой якорь».

Взглянув на ее озарившееся радостью лицо, сказал заботливо:

— Размочите в водичке и ешьте.

— А вы?

— Недавно обедал.

— Тогда и я не буду, — она сглотнула слюну.

— Реверансы со мной совершенно излишни. Слушайтесь старших и не пререкайтесь.

— А сколько вам лет?

— Двадцать два. Пардон, а нам?

— Четырьмя годами меньше, — Виорика вздохнула и принялась за еду.

Затем они уселись рядышком, накинув на себя пальто. Пряди ее волос щекотали ему шею. Одинцов покрутил головой.

— Мешают? — не открывая глаз, Виорика попыталась убрать волосы за ворот блузки.

— Оставьте. Спите и ничего не бойтесь, я посторожу.

Девушка прижалась щекой к его плечу и уже сквозь сон прошептала:

— А я и не боюсь… С вами…

Виорика рассказала, что с ней произошло и как она оказалась в этих развалинах.

— Ну-у, — удивился Одинцов. — Вылитая Флория Тоска. Лихо. Значит, финкой и полоснули подлеца?

Она опустила веки, потом взглянула на него и спросила с любопытством школьницы:

— А кто эта ваша Флория Тоска?

— Героиня оперы итальянского композитора Джакомо Пуччини. Для того чтобы спасти возлюбленного от смерти, она согласилась, пардон, разделить ложе с вельможей, от которого и зависела судьба близкого ей человека.

— Ну?

— Так же, как и вы, ответила на его домогательства ударом кинжала. Почти полная аналогия.

— И спасла?

— К сожалению, нет. Негодяй ухитрился ее обжулить. Он и не собирался щадить узника, заранее отдал приказ расстрелять несчастного. Обманул, прохвост, но и сам поплатился. И вам не страшно было? Это же не из пистолета, щелк и все.

— Честно?

— Конечно.

— Еще как страшно. До ужаса боялась… Он хоть и гестаповец, но живой ведь. Как только не заметил, что вся трясусь, видно, пьяный был сильно.

Виорика тряхнула головой, словно отбросила воспоминания. Одинцов взирал на девушку с восхищением. С каждой минутой она нравилась ему все больше. Заметив на ее лице необычный румянец, участливо спросил:

— Вам нездоровится?

— Лихорадит что-то. Промокла до нитки, когда речку переходила, видно, простыла.

Младший лейтенант тыльной стороной ладони дотронулся до ее щеки. Как от огня» отдернул руку, воскликнул в тревоге:

— Да у вас сильный жар!

— Пройдет, — она благодарно подняла на него глаза.

— Сейчас вон там, в нише, сооружу постель и ляжете. Воды вскипячу. Из шоколада какао сделаем, попьете — сразу согреетесь.

— Дым заметят, обнаружат, — губы ее запеклись, говорила она с трудом.

— У меня не заметят. Быстренько ложитесь.

Он помог ей подняться. Потом уложил на кожанку, подсунул под голову охапку подсохшей травы, заботливо накрыл ноги сверху своей курткой.

— Постарайтесь заснуть. Сон лучшее лекарство.

Девушку трясло. Сквозь смуглоту на ее скулах проступили багровые пятна. Лоб усеяли легкие прозрачные бисеринки. Она лежала, прерывисто дыша.

Всю ночь Одинцов не отходил от нее ни на шаг. Утром Виорике стало еще хуже. В беспамятстве она кого-то звала, Одинцов не разобрал слов, металась, сбрасывала куртку. Худела прямо на глазах, носик заострился, щеки запали.

Младший лейтенант растерялся, не зная» как ей помочь.

Временами девушка приходила в себя. Оглядывала все вокруг помутневшими глазами. Еле разжимая губы, умоляла?

— Дайте руку… Не бросайте меня… Страшно… Лучше убейте, но не отдавайте им… Растерзают.

Одинцов поил ее кипятком, прикладывал к пылавшему лбу мокрый платок, успокаивал, словно ребенка. Он положил голову девушки к себе на колени и легонько поглаживал ее виски. Так когда-то делала его мать, если он болел. Когда Виорика забывалась, сидел, хотя и сводило спину, не шевелясь, лишь бы не разбудить, не потревожить. Не отрываясь, смотрел в ее изможденное лицо.

Неожиданно Виорика медленно — подняла веки, дыхание со свистом вырвалось из груди. Попыталась приподняться и что-то прошептала. Он не расслышал и наклонился к ней. В широко распахнутых глазах девушки Олег увидел застывший страх. Она смотрела в пролом стены. Одинцов проследил за ее взглядом и увидел над каменными зазубринами голову в немецкой пилотке. В тот же миг сухо щелкнул выстрел. Младший лейтенант вздрогнул. Из рук Виорики вывалился вальтер.

Из пролома испуганно донеслось:

— Не стреляйте! Это я! Я это!

Через камни перевалился человек. Одинцов опустил уже вскинутый парабеллум, узнав в незнакомце матроса с торпедного катера.

— Товарищ младший лейтенант. Березовский я, Григорий… Иванович.

— Откуда? Где взяли форму?

— Сейчас объясню! Сейчас! — заторопился Березовский. — Мы же условились, помните? Кто в жи-вых останется, собираться здесь. — Он огляделся. — А Карлов? Лунев? Что, никого больше нет?

— Никого, — вздохнул младший лейтенант. — Ох, Григорий Иванович, чуть заикой меня не сделали. Да и сами под огонь попали. Не лопала она в вас?

— Не. Над ухом свистнуло. Разве, — он нащупал мочку, на пальцах проступила кровь. — Смотрите, зацепила малость.

— До свадьбы заживет. Значит, получается — одни мы уцелели. Еще вот ее встретил. Так какими вы судьбами?

Березовский, сбиваясь, коротко рассказал, что произошло с ним после взрыва. Закончил, глядя на девушку:

— Знаю я ее. Виорикой звать — сестренка моего дружка. Мы в одной слободке жили. Она…

— Мне известно, — перебил командир. — Заболела, а чем — не пойму, кажется, серьезно. Да-а. Верил бы в бога, подумал бы: он-то вас мне и подкинул. Совсем руки опустились, не представлял, что и делать. Ну, теперь вдвоем полегче. Вам места эти знакомы?

— В ту сторону, — махнул к Севастополю, — хорошо знаю. — А туда, — кивнул головой в сторону заречья, — плоховато. Пока добирался, плутал.

— Давайте посоветуемся, что предпринять дальше.

— Что скажете, то и предпримем. — Григорий присел на корточки возле девушки, осторожно провел ладонью по ее щеке — Ух ты, прямо горит. Наверное, под сорок. — Оглядел ее фигурку. — Она вся мокрая. Переодеть бы следовало. У меня рубашка чистая и свитерок Эра завернула кроличий. Снять?

— Правильно, — кивнул Одинцов. — Снимайте. — Потом как-то недоуменно скривил губы и закончил шепотом — Но ведь ее-то раздеть нужно? Неудобно.

— Подумаешь, — Гришка ответил таким тоном, словно лишь тем и занимался, что раздевал женщин. — Она же больная. Чего тут стесняться-то?

— Да, знаете… — поежился командир.

— Подумаешь, — перебил Березовский.

— Ладно, — младший лейтенант махнул рукой. — Чего, действительно, стесняться, простит она нам.