Игорь Подколзин - Обвиняется в измене?..

— Сами удивляемся. — Одинцов усмехнулся. — И не так уж повезло — трое наших остались там.

— Значит, так, — Дорофеев похлопал ладонью по столешнице. — Я для ваших начерчу, где им вернее линию фронта переходить, — пусть пользуются. Места укажу, где захорониться, приют найти. Да и Афанасий, почитай, в окрестностях проворнее меня, подскажет. А пока отдыхайте. Бабушка Марья спроворит вам что-нибудь поесть. А?

— Счас, родимец, счас, Дорофеич, спроворю, — старушка выскочила из-за занавески, засуетилась около закопченной печки. Запричитала скороговоркой:

— Степушку-то уж так жалко. Фулига-а-н был, царство ему небесное, у меня черешню обтряс. Ан как все обернулось. Ох, грехи наши тяжкие, спаси и сохрани, царица небесная. Да и Вирка-то, трепались, распутная, гулящая. Ан поди ж ты — не побоялась, изничтожила ирода-палача.

— Ба-бушка Марья! — подал голос Дорофеев.

— Молчу, родимец, молчу, — Она вытащила чугунок, перевернула на стол. — Картошечки горяченькой пожалте. Ешьте, родимцы, ешьте. — Глянула в окошко — Эва, никак и Афанасий идет.

Хлопнула дверь, вошел высокий, плоский старик. Гостям будто и не удивлялся. Поздоровался, степенно снял шапку — подобие войлочного треуха, присел к столу.

— Ну? — Дорофеев вскинул белесые брови.

— Справно, — дед хлопнул большими ладонями по коленям. — Почитай, верстов на пять окрест — тишь. И на море никого-то не видать.

— Ты их, дедушка Афанасий, — милиционер указал глазами на пришельцев, — как затемнится, проведешь к нашим. Да оттуда-то не спеши возвертаться, растолкуй начальству, что, как и почему здесь. Усек?

Дед молча кивнул, а Дорофеев продолжал!

— Неровен час указания дадут или что, В общем обо всем потолкуй. Усек?

Дед опять кивнул. Милиционер повернулся к старушке:

— Ты, бабушка Марья, девчоночку обиходь. Вымой там, постриги, попарь. И языком-то не чеши среде посторонних. Схватят ее, враз повесят. Да не в одиночку, а вместе с тобой. Усекла?.

— Оборони осподь. — Старушка замахала ладошками, ввернула с ехидцей — Дык и тебя, родимец, не пощадят.

— Меня к той поре, если вас захватят, в живых уж несомненно не будет.

Утром Одинцов и Березовский уже находились в разведбате дивизии. Отчитавшись, денек отдохнули. Затем младшего лейтенанта, к его удивлению, отозвали на флот, а матрос упросил оставить его в разведке…

…На станцию, где оставил Эру, Березовский приехал утром. До обеда прослонялся в поисках, но все тщетно. Бывший немецкий госпиталь сгорел — одни головешки. В домике, где когда-то его приютила девушка, обосновались новоселы — слыхом не слыхали ни о каких Кригерах, сами неделю как поселились, В милиции руками развели, данных не имеем, местных не осталось.

Вечером, измотанный и издерганный, голодный и злой, остановился у двухэтажного дома — там располагался исполком. Рванул дверь, из полутемного помещения пахнуло известкой. За столиком сидела пожилая женщина, дежурная или уборщица, что-то пила из жестяной кружки. Опросил резко:

— Где председатель?

— У себя Макаров, на втором этаже. — На грубость не обратила внимания, очевидно, привыкла — все нервничают.

В конце коридора отыскал нужную дверь. Никаких секретарш — полное безлюдье. Сообразил: уже поздно, все разошлись. Почему-то распалился, вошел, не постучав. В кабинете за письменным столом сидел мужчина средних лет, худой и, вероятно, высокий. В военном, без погон, кителе, на груди строчки орденских планок и две нашивки за тяжелые ранения.

— Проходите, — сказал он приветливо, — садитесь. С чем пришли?

Вид предисполкома — свой, бывший офицер — успокоил. Березовский снял фуражку, сел на стул.

— Я разыскиваю свою жену Эрну Кригер с детьми.

— Кригер? Еврейка или немка? — спросил председатель.

— В общем, она наша, но немка по национальности, — досадливо махнул рукой. — Работала здесь при оккупации в фашистском госпитале, не успела эвакуироваться.

— Понятно. Что же вы хотите?

— Выяснить, где она. Это моя жена, не виделись с начала войны.

— Успокойтесь, расскажите толком, не спеша.

Березовский вытер лицо рукавом и поведал о своих мытарствах.

— Значит, с тех пор никакой связи?

— Абсолютно. Куда ни писал, где ни бегал — глухо, как в танке.

— Плохи дела, парень. — Он закашлялся, побагровел от напряжения. Спустя минуту продолжил — Вот тут мне рассказывали: наведалась одна девчоночка к гестаповцу с любовью да его же и ухлопала.

— Кто же это? — встрепенулся Березовский.

— Не бойся. Не твоя Кригер. У этой брата повесили.

— А, — живо отозвался Григорий, — Лунгу Виорика?

— Тебе-то откуда известно?

— Мы ее больную оставили у надежных людей.

— Вот как? А по слухам — утопилась.

— Нет, нет, — торопливо ответил Григорий Иванович. — Я видел ее, когда уже об этих слухах было известно.

— Вот так и бывает… — как-то неопределенно и медленно, словно он думал о чем-то другом, заметил председатель.

— А как же все-таки с моей женой? — напомнил о себе Березовский.

Председатель потянулся к небольшому сейфу:

— Сейчас поглядим.

Макаров перекинул несколько листов в обычной ученической тетради. Потом стал читать записи, видимо сделанные в алфавитном порядке.

— Ага, Кригер Эрна Карловна, — воскликнул он. Потом уже тише прочитал — В период оккупации работала санитаркой в госпитале. Решение — ограничиться ссылкой в удаленные районы на пять лет.

У Березовского готовы были сорваться с языка слова «упекли, сволочи», но он сдержался, только нетерпеливо спросил:

— Куда? Куда ее сослали?

— Вот этого-то здесь и нет, — безнадежно махнул рукой председатель. Но через мгновение он оживился. На его лице появилась улыбка — Слушай, парень, а ведь не все, по-моему, потеряно. Надо тебе побывать, где вы оставили Виорику. Наверняка что-нибудь проклюнется.

…И вот она, знакомая родная слободка. Со склона ее закрывала миндалевая роща, на ветру постукивали друг о дружку озябшие ветки. Долетали сюда и плеск волн о гальку, и шипение отходящей воды. Где-то тут была жасминовая аллея? Ага, вон она — торчат щетиной длинные прутья. Сбежал вприпрыжку вниз. Деревья расступились, глянул и защемило сердце. Вид куда печальнее, чем тогда, когда они, неся на руках тяжело заболевшую беспомощную Виорику, наведались с Одинцовым четыре года назад. Кругом все серое, неприветливое, заброшенное.

Березовский побрел к хибарке деда Афанасия. Домишко такой же скособоченный, в дождевых потеках. Из трубы на замшелой крыше вился тоненькой струйкой, загибаясь в спирали, сизый дымок. Лейтенант прибавил шагу, побежал, стебли высохшего курая захлестали по полам шинели. Перепрыгнул заполненную зеленой водой канавку и, очутившись у входа, отворил дверь, ступил через порог.