Игорь Подколзин - Обвиняется в измене?..

— Здравствуйте, — Березовский зашаркал подошвами по половичку.

— Здравствуйте, — отозвалась нараспев фигурка. По голосу он узнал бабушку Марью. Она оторвалась от печки, мелкими шажками засеменила к офицеру. Остановилась, вглядываясь в его лицо.

— Кажись…

Была она такая же сухонькая, непоседливая, опрятненькая. Склонила птичью головку набок, заглянула снизу:

— Кажись…

— Да я это, бабушка Марья. Я.

Она поглядела пристальней.

— Кажись, — начала неуверенно. — …Нет, родимец, не признаю. Чей будешь-то?

— Березовский я, Ивана-рыбака сын.

— Господи, — всплеснула руками, чуть не выронив сковородку. — Сослепу-то не вижу. Ан и есть, Ван Ваныча сынок.

Направилась было к печке, да, видно, вспомнила что-то важное, повернулась к Березовскому:

— Да вы же у нас были… В войну-то? С Олегушкой Одинцовым.

— Был, бабушка. Больную Виорику у вас оставили. Где она-то?

Личико старушки еще больше сморщилось, казалось, она вот-вот пустит слезу.

— Нету ее, Вирки-то, нету-у.

— Умерла! — неожиданно для себя вскрикнул Григорий Иванович.

— Господь с тобой, — отчаянно замахала руками старушка. — Уе-е-хала, рази так можно, — умерла? Ох напугал, родимец.

— Куда уехала-то?

— А как Олегушка-то Одинцов заскочил за ей, так и совместно укатили. — Она приблизила лицо к Гришке и почему-то произнесла шепотом — В Москву. Она, Вирка-то, ему, оказывается, жена-а. Адресок отписала нам.

— А где адрес-то?

— Счас, родимец, счас. — Она полезла за печь, зашелестела снизками лука.

— Кажись, вот. Глянь-ка, родимец, — протянула бумажку.

…В Москве долго плутал, прежде чем отыскал в переулке на Арбате солидный шестиэтажный дом. Пешком поднялся на третий этаж и замер у двери, обитой черной клеенкой. Наконец нажал на кнопку звонка, беспокоясь, дома или нет. Дверь распахнулась, на пороге стояла Виорика в полосатом коротеньком халатике с пояском. Она стала еще красивее, ярче. На смуглых щеках играл румянец, волосы распущены. Лицо ее отобразило на мгновение растерянность, но тут же она, прижав к губам кончики пальцев, попятилась и крикнула срывающимся голосом:

— Олег!

А сама бросилась к Березовскому, обняла его, уткнулась в плечо и снова позвала:

— Олежка!

— Кто тут? — В прихожую вбежал Одинцов с полотенцем в руках. Признав сразу гостя, завопил радостно. — Гриша!.. Григорий Иванович!

Обнял обоих — и офицера, и повисшую на нем свою жену. Захлебываясь от радости, зачастил!

— Вот здорово! Вот молодец! Значит, жив? Не верю, дай еще взглянуть. Живо-о-й, живой, бродяга.

Виорика оторвалась от Григория, закрыла ладонями лицо, прижалась к стене. Плечики вздрагивали, сквозь слезы донеслось:

— Нам же сообщили, что ты погиб… Боже мой… Счастье то какое…

— Как погиб? — удивился Гришка.

— Так и сообщили — погиб. — Одинцов начал расстегивать на нем шинель.

Спустя день Одинцов вернулся из академии сияющим. Выяснил почти все, главное куда и как обращаться. Кстати, кое-что удалось узнать об Эрином отце. Оказывается, Кригер Карл Францевич — известный антифашист, коммунист. Воевал в Испании в батальоне имени Тельмана. В сорок третьем пропал без вести.

— Вот это да-а, — Григорий удивленно открыл рот. — Чего же она-то, дурочка, не сказала о нем, когда разбиралось дело? Все могло по-другому обернуться.

Одинцов пожал плечами. Вмешалась Виорика.

— Я ее помню, — произнесла она задумчиво. — Высокая, беленькая. Раза два видела. Чудо, как хороша, прелесть, даже мне, женщине, нравилась. Мне кажется, не упомянула она об отце, да, думаю, и о тебе, Гришенька, потому что не хотела трепать дорогие имена. Своей вины не чувствовала и надеялась справиться без протекции.

Все оказалось не столь просто, как предполагал Одинцов. Лишь на третьи сутки удалось ему узнать адрес Эры. В село, где она жила, Григорий приехал на довоенной, в конец расхристанной пятитонке. Когда вылез, в белом небе шариком сияло маленькое солнце. В безветрии звенел прозрачный воздух, слепяще искрился снег. Над избами тянулись ленточки дымков.

Березовский припустил по спускающейся с косогора улице, наезженной санями до блеска. Дом приметил сразу. О нем сообщил шофер, когда лейтенант уточнял адрес. Добежал быстро. Добротный пятистенок по завалинку увязал в голубоватых сугробах. От калитки глубокая тропинка вела к украшенному резьбой крыльцу. Нерешительно взялся за щеколду: «Неужели сейчас увижу Эру. Только бы не ошибка».

Дернул калитку, взбежал на крылечко. Лопоухая, пятнистая собачонка даже не тявкнула, ткнулась носом в сапоги, завиляла кренделем хвоста. Проскочил сени и вместе с клубами морозного воздуха ввалился в просторную кухню с русской печью. Пахнуло теплом, щами и бельем.

Подле окна у корыта стояла сравнительно молодая женщина. Мыльными руками она отвела свесившиеся волосы. Нет, не Эра. При виде военного ойкнула. Что-то брякнуло в корыто. Женщина вспыхнула, засветилась радостью. Но вгляделась, тут же погасла. Неуверенно спросила, словно в чем-то сомневалась:

— Вам кого?

— Эрна… Кригер, — взволнованно выдохнул Григорий Иванович, — здесь живет?

— Здесь… Проходите.

— Где… она?

— Как где? На работе в медпункте.

— А девочки?

— В школе. Где же им быть?

— Значит, никого?

— Как никого? Хозяин… дома.

— Кто-кто? — Его словно хватили кувалдой по затылку.

— Как кто? — она усмехнулась. Березовскому в те секунды ее лицо показалось злорадным, ехидным, даже мерзким. — Хозяин. Дрыхнет, наверное, затих. Да вон их комната. Ступайте.

Ноги заплетались, его качало. Подошел к двери, со злостью распахнул ее. Посередине комнаты стоял мальчуган лет трех. Он был в пестрой ситцевой рубашонке и… без штанов. На ножонках не по размеру огромные галоши. Насупив еле наметившиеся бровки, малыш серьезно смотрел на офицера.

Березовский сглотнул слюну, хрипло выдавил:

— Господи. Кто же ты?

Вопрос был никчемный — малыш вылитый Гришка в детстве. Те же каштановые завитки, серые глаза и вздернутый носишка.

— Кто же ты? — повторил Григорий Иванович, а у самого задергались губы.

— Казяин, — шмыгнул носом малыш и почесал пупок.

Лейтенант кинулся к ребенку, выдернул его из галош, поднял на вытянутых руках.

— Звать-то тебя как?

— Гриша.

— А штаны где? — спросил зачем-то.

— Намочиль, — хитровато улыбнулся Гриша.

— Ты знаешь, кто я? Кто?

Мальчишка ткнул пальчиком куда-то за плечо. Григорий Иванович обернулся. Над покрытой лоскутным одеялом кроватью висел карандашный портрет молодого моряка. Сразу понял: это Эра, наверное, нарисовала его по памяти. До чего же похож. Он сильнее прижал сынишку к груди.

Иван Васильевич Сапрыкин надел свежую рубашку и спустился во дворик, чтобы не спеша выкурить сигарету перед отъездом. Позавчера они сдали цех, и по этому случаю директор строящегося комбината Алимухамед Джафар пригласил советских специалистов на обед. Автобус уже стоял возле их двухэтажного особняка. Абдулхаким, старичок-водитель, дремал на сиденье.