Игорь Николаев - Линия фронта

Впереди зазеленел перелесок, его-то и резала дорога к мосту. Ни Буряк, ни Сахончик не понимали еще, что надумал «дед», но послушно тронулись за ним. Буряк шагал в затылок и в ногу с Владимиром Богдановичем, на ходу поправляя тяжеленький сидор и досмаливая цигарку, потом побежал, сбиваясь с мелкой рыси на аллюр три креста. Разведчики углубились в рощу, пересекли кочкастый ольшаник и оказались на обочине дороги. Булыжная дорога была старой, добротной кладки.

— Что делать? — вырвалось у Владимира Богдановича.

— Плотик… ночью, — ответил Буряк, глядя на Сахончика. Сахончик мудро не встревал в разговор старших, только поправлял шлейки нагруженного войсковым скарбом мешка — для поляков.

Владимир Богданович посмотрел на часы и хмыкнул, что было знаком несогласия. Сахончик и Буряк поняли: время не терпит.

Сахончик первый услышал дробный стук колес. Разведчики скрылись за кустом и замерли.

— Кого черти несут? — прошептал Владимир Богданович.

По шляху несло какую-то допотопную колымагу; это было нечто схожее с большим и громоздким фаэтоном, в каких лет сто назад путешествовали многосемейные помещики средней руки. Бог знает, откуда взялась эта колымага на дороге! Так или иначе, но она приближалась, на передке ее торчали двое полицаев, и в руках одного из них обвисли вожжи и кнут. Непарные, разнорослые кобылки махали хвостами, лениво подергивали шлеи, и все допотопное сооружение колыхалось плавно и мирно. Полицаи то проваливались в тень, то выезжали на солнце, глаза у них щурились и сонно закрывались; оба седока пребывали в приятном подпитии, так что даже оводы, облепившие потных лошадей и роящиеся возле их хвостов, не подлетали к хмельным седокам. Польские ли это негодяи или свои, российские, распознать из засады было невозможно. На дороге в этот полуденный зной больше никого не объявлялось, а терять удобный случай было не в правилах Владимира Богдановича. Он вскинул к носу собранные в щепоть пальцы, пристально поглядел на Буряка, затем на Сахончика; дождался, пока оба понимающе кивнут ему, и опять уставился на колымагу.

Когда разведчики в своих выгоревших гимнастерках, без оружия и знаков различия, вынырнули у самых лошадиных морд, полицаи не сразу дотумкали, что происходит. Благодушное настроение не покидало их, и старшой — свободный от кучерских обязанностей, с простоватым заплывшим лицом детина — лишь скроил недовольную рожу, но тут же смилостивился:

— Садись, голота… Аусвайс имеете?

— Имеем, — заверил Владимир Богданович, сразу смекнув, что с соотечественником договориться будет проще.

Второго полицая вовсе не касалась суета мирская, он только дернул вожжу и для порядка хлыстнул в воздухе кнутиком. Блаженство и самогонный дух источались от сидящих на облучке, они так бы и не обернулись к случайным пассажирам, если бы их не подтолкнули под бока — одного Сахончик, другого Буряк. Обернувшись, полицаи увидели наставленные на них стволы. Полицаев не обезоружили, а только разрядили им пистолеты; пустые вальтеры сунули им в руки и растолковали: они, мол, конвоируют схваченных в селе зятьков-окруженцев. Отрезвевшие блюстители порядка усвоили роли, старшой был повернут лицом к заднему сиденью, и фаэтон со скрипом покатил к мосту.

Так, под конвоем, и перебрались разведчики через канал. Охранник у моста, завидя чудну́ю повозку, кликнул из будки напарника, и оба хохотали до слез, особенно после того как сунулись в повозку и на них смертельно дунуло самогоном. Полицаи держали себя молодцам, не шикнули, отлично сознавая, что ждало их в случае выдачи этих оборотней — партизан.

После встречи с подпоручиком Армии Людовой разведчики вернулись в свою лесную резиденцию. Владимир Богданович связался со штабом, передал содержание беседы с поляком и стал готовиться к приему гостей у себя.

Владимир Богданович встретил польских посланцев широко. Во-первых, накануне все-таки удалось поймать одну из одичавших пеструшек, и в казанке вкусно булькал суп. Во-вторых, Сахончик реквизировал у давешних полицаев съестные припасы, как-то: круг домашней колбасы, шмат сала и немецкую противогазную коробку с самогоном.

— Вы и так нахлестались. Обжираться вредно, — сказал он при расставании, хотя полицаи не противились и отдали все, что можно отдать, почти добровольно. — Прихлопнуть бы вас, гадов, да обстоятельства не те…

Теперь Сахончик резал колбасу и сало на опрокинутом и застланном лопухами корыте, а Владимир Богданович в предвкушении удовольствия потирал руки.

Была полночь. Знакомый уже подпоручик Армии Людовой мостился на чурбаке у импровизированного стола, он знал, что спутники его проголодались, и терпеливо ждал, пока они насытятся.

От коптилки разливался по сараю желтый свет, выхватывая из теплого полумрака бревенчатый сруб, поленья дров и силуэты людей. Владимир Богданович поглядел на польского товарища как-то невидяще, будто сквозь стекло, и нежданно спросил:

— У тебя семья?

Подпоручик помрачнел:

— Жена…

— Где?

— Не знаю.

Деловые переговоры не отняли много времени. Когда подпоручик и Владимир Богданович остались одни, разведчик кратко информировал о дополнительном задании в районе Августовского канала. Перед самым расставанием Владимир Богданович заметил:

— Закругляемся вроде… капут фрицам. Драпмарш, одним словом!

— Похоже, — согласился подпоручик. — Но среди них еще такие фрукты попадаются… Смертники!

Владимир Богданович потрогал себя за кончик носа.

— Значит, время и место новой встречи мы уточнили. Все?

— Все, — согласился подпоручик и поднялся.

— Закругляемся… — повторил в глубокой задумчивости Владимир Богданович. — Наши к Неману вышли…

К Неману войска приблизились под вечер. Где-то на правом фланге постреливали. Ни сам Крутов, ни его саперы не вняли приглушенным туманцем очередям и клюкающим разрывам, однако Крутов определил, что снаряды рвались на той стороне, скорее всего на плацдарме соседней дивизии. Это подстегнуло его. Прихватив с собой Янкина, он двинулся на опушку сосновой рощи. По дороге приметил в папоротнике дрожащие заячьи уши, поводил по зарослям биноклем, но зверька в окуляры не поймал.

— Чего там, Евген Викентьич? — шепотом спросил Янкин, но Евгений не ответил.

Сосновый бор стеной подступал к песчаной осыпи. Высокий обрыв нависал над поймой, и дальше, в двадцати метрах, блестела недвижная вода. Заречный берег был низкий, луговой. Над подернутым синевой лугом высунулся откуда-то малиновый, с лиловыми пятнами язык; язык тянулся к правым соседям, пропадая в зазубренных снизу тучках, и Евгению казалось, что эти зазубрины от разрывов, хотя до плацдарма — если он действительно был — набиралось километров восемь и ни артогня, ни его следов увидеть было невозможно. Евгений знал, что где-то здесь, может чуть левее, прошла полковая разведка, он и выскочил со своей ротой к реке по указанию разведчиков, но пластуны переместились уже, и войти с ними в контакт Евгений не смог. Впрочем, это и не удивляло его, войска растянулись — непрерывное наступление длилось который день. Уже заметно сказывались потери в людях и технике, недостача боеприпасов и общее длительное напряжение. Темп был так высок, что и по хорошим дорогам Прибалтики поотстала тяжелая артиллерия. В боях повыбило танки, остались далеко в тылу шумные прифронтовые аэродромы… Противник подтянул из глубины свежие войска и срочно штопал дыры, но передовые части советских дивизий настойчиво рвались через реку: им требовались плацдармы.