Игорь Николаев - Линия фронта

— Я вас сделаю… — с готовностью вызвался Алхимик и, не дожидаясь приказания, сбегал и принес фотоаппарат. Он довольно умело щелкнул Евгения раз и другой и хотел уже спрятать камеру.

— Молодец! Пошли, — сказал Евгений.

— Куда?

— На плацдарм.

Лицо у Алхимика стало скучным.

Переправлялись они через Неман в яркий полдень, переправа в этот час считалась опасной — немец нет-нет да и кидал из дальнобойных, — но все обошлось. Новоявленный умелец был неразговорчив, и Евгений всю дорогу с некоторым удивлением — после многосуточных ночных бдений — рассматривал светлую заречную даль, непаханые поля и голые, одичавшие пажити. На широких луговых просторах глаз его невольно искал стадо или хоть какую ни на есть живность, хоть заблудшую коровенку, но ничего такого не было, лишь выделялись правильные ряды понатыканных, как спички, волнующихся в мареве кольев проволочного заграждения. Где-то там, в невидимой с реки ложбине, таились, пережидая светлое время, саперы.

Алхимика встретили в полном боевом: бритые, причесанные и заправленные, как на строевой смотр. Кой от кого даже попахивало тройным одеколоном, и Евгений улыбнулся:

— Женишки…

Кажется, словцо это пришлось по вкусу, потому что солдаты дружно хохотнули и обступили долгожданного умельца.

— Где будем делать? — бодренько осведомился Алхимик, раздвигая треногу и накидывая на голову полотенце.

— Больно ты горяч! — отрезал Янкин. — Здесь тыл, по-нашенски, столовка.

— Столовка? — удивился писарь-фотограф.

— А то! Подбитый танк видишь? С крестами который.

Алхимик опасливо глянул из-под ладошки — до танка было добрых сто метров — и поджал живот…

— Там… что ли?.. — спросил, медленно приседая.

— Дак ты не на пляжах промышлял? — высказал догадку Янкин. Он держался несколько в стороне, будто не желал увековечиться.

Алхимик возмущенно окинул его взглядом, приставил ко лбу ладонь, примерил, с какой стороны солнце.

— До войны, Янкин… щелкал… — вздохнул он, — всяко было. — Он как присел, так и двигался вприсядку. Подвешенный через плечо аппарат волочился ей ним по траве. Янкин подхватил футляр и поддерживал — куда Алхимик, туда и Янкин. Так они и подались к танку: пляшущий на полусогнутых умелец, за ним Янкин и кучкой все остальные. Без настоящего, боевого антуража фотографироваться саперы не соглашались, да оно и понятно: повоевали дай бог! Кому охота посылать в тыл по-цивильному простецкие снимки? Стальное чудище подорвалось на мине, саперы законно числили его своим трофеем.

Процессия двигалась по тому самому высохшему ручью, где саперы минировали и отражали первую контратаку. Немцев в тот раз отбросили, и только танк с подбитой гусеницей остался торчать как памятник. Пушка его грозно целилась черным оком, но саперы на нее ноль внимания, и кто-то даже пристукнул в ладоши, казалось, все забыли, где они… Умелец в такт перебирал ногами, а Янкин послаблял поводок, не мешал ему. На гимнастерках позвякивали медали и ордена, и под эту музыку мало-помалу захлопали все. Даже Евгений, который шел поодаль, не удержался, плеснул ладонями. Янкин сейчас же повернул к нему голову:

— И вы с нами?

Говорок и смешки нарастали, один Алхимик не замечал комизма своего положения, продолжал вприсядку пританцовывать.

Где-то на полдороге над саперами просвистела пуля, смех и пляска оборвались; все распластались и, уже лежа, покаялись перед Алхимиком: какая столовка, от фрицева танка до передовых окопчиков совсем близко! Но Алхимик был свой брат, не обиделся.

Дальше уже пробирались ползком.

Веселья поубавилось, люди остыли, но от затеи — непременно сняться возле подбитого танка — не отказались. Мастер моментальной фотографии занял безопасное лежачее положение, саперы по одному прокрадывались к броневой башне, выпрямлялись и на секунду застывали в напряженной позе. Евгений угнездился невдалеке, и перед взором его проходили знакомые лица бойцов, по-праздничному размякшие и просветленные, с добродушными морщинами, родинками и конопушками, усатые и безусые, строгие и улыбчивые.

Взгляд его задержался на Янкине. Издали седина скрадывалась, и невысокий Янкин выглядел чернявым молодцом. Он разлегся, уткнул локти в траву и всем своим видом показывал, что из этой заводной карусели выключился, шабаш. К Янкину никто не приставал, его словно не замечали, и такая деликатность солдата заставила Евгения думать о весьма далеких от фронтовых будней предметах. Мысли его путешествовали в прошедшем времени и блуждали, казалось, бесцельно, а на самом деле подергивали ту ниточку, которая связывала прожитое с сегодняшним. Невзначай вспомнил он, как ходил в детстве — под руководством дяди Павла и в компании с Костиком — к местечковому фотографу, с улыбкой представил себя, в глубоких калошах, сидящего возле нарисованного на холсте моря…

Потешиться карточками саперам не довелось: немцы под конец будто остервенели, бои на плацдарме полыхнули с новой силой. Стрелковый батальон, заглубившись в землю на небольшой возвышенности, держал левый фланг полка, попросту говоря — дорогу; по этой ведущей к реке дороге и рвались немцы. Они поначалу сунулись вдоль берега, но на вязком лугу посадили несколько танков и с трудом выволокли их обратно. Больше по лугу они не пошли. Не напирали и на правофланговый, разметнувшийся правее высотки, тоже на топком лугу, батальон. Разбомбив наплавной мост, упорно лезли по дороге.

У стрелкового батальона за спиной — река, отходить ему было некуда. Командовал поредевшим батальоном, состоявшим фактически из одной сводной роты, замполит полка — майор с потрескавшимися губами на желтом, пухлом от бессонницы лице. Майор был тяжеловат и двигался вразвалку, как грузчик. Бриджи ему раскроило осколком, он схватил лоскуты проволочной скрепкой из блокнота и так стоял, почти не выходя из ячейки единственного уцелевшего в батальоне лейтенанта — бывшего комвзвода, а ныне уже неизвестно кого по должности. В этой ячейке торчал и Евгений. Он мог помочь пехоте разве что десятком оставшихся у него мин. С этими минами тут же, в бывшей второй, а теперь, когда их отжали немцы, первой траншейке, скучилось отделение Янкина. Остальные саперы заняли оборону вместе со стрелками.

Евгений жался в тесной ячейке. От физического ощущения силы и просто живой человеческой души, которая таилась в громоздкой и спокойной фигуре полкового замполита, ему было не то чтобы уютней, но как-то уверенней; он ни на шаг не отступал, даже не отодвигался от майора и чувствовал, как у того колыхался живот. «Чревоугодник…» — подумал о нем Евгений, когда стихла пальба и наступила тягучая тишина, — тишина, в которой терялось всякое представление о времени.