Игорь Николаев - Линия фронта

Краем глаза Владимир Богданович удерживал переднюю машину и, как только она миновала его, будто с сожалением, на выдохе проронил:

— Огонь…

Конечно, по-другому и не могло быть: первым пальнул все тот же Сахончик. Второпях он попал в фару, стекло брызнуло, словно взорвалось, шофер — это была средняя машина — от неожиданности тормознул и лег на руль, из кабины кто-то метнулся в кусты. Замыкающий грузовик тоже взвизгнул тормозами, и лишь головной размеренно катил: то ли за шумом мотора водитель не услышал, что стряслось, то ли с испугу газанул лишку, и мотор не принял оборотов. Разведчики выпрыгнули на полотно. Владимир Богданович на бегу подумал, что не худо сцапать и последнюю машину: вдруг у намеченной что-либо повредили… Но не тут-то было, замыкающий автомобиль сдал задним ходом и был таков.

Захваченный грузовик вибрировал, из разбитой фары сыпались на мостовую стекла. Разведчики выволокли из кабины мертвого немца.

Владимир Богданович обронил:

— Буряк!

Сержант одним движением втиснулся за руль, попробовал сцепление и газ, машина рокотнула и тронулась. Уже вертя баранку, Буряк что-то вспомнил, усмехнулся, потом высунулся из окна, спросил у трусившего рядом с машиной Сахончика:

— Камеру не забыл?

Чуя подвох, Владимир Богданович подозрительно зыркнул на Буряка, но густо-красное лицо сержанта оставалось непроницаемым.

— Никак нет, товарищ сержант! — отрапортовал Сахончик, кусая губы. Забыть злополучную камеру он не мог потому, что она была намертво приторочена у него через плечо, вроде скатки. Он и спал с камерой.

Разведчики на ходу перекатывались через борта, они сгрудились в кузове кучкой, взлохмаченные и потные.

Владимир Богданович стоял на подножке, смотрел вперед. Азарт на время заглушил остальные чувства, и он не сердился на Буряка с Сахончиком за прозрачную, понятную для всех и обидную шуточку; в данную минуту чихал он на такие пустяки, ему хотелось повернуть фуражку козырьком назад, как в детстве поворачивали капитанки — то был высший шик, признак причастности к геройству, когда на голове вдруг возникала почти всамделишная бескозырка… Он даже поднес руку к голове, но спохватился; однако девать руку было некуда, Владимир Богданович привычно пощупал пальцами кончик носа. Стоявший в углу кузова Сахончик подметил настроение командира и громко, с покаянной ноткой в голосе спросил:

— Дед Володя… как же без фары?

— А-а, нашкодил… — в тон ему отозвался Владимир Богданович. Он весь исходил благодушием и добротой и в эти счастливые мгновения готов был не замечать явной фамильярности и, может быть, даже непочтения со стороны подчиненного.

На первой же просеке трофейный грузовик свернул с дороги и скрылся в зарослях. Возбуждение разведчиков помалу схлынуло, на смену подступили удовлетворенность, уверенность в себе и, наконец, расслабленность. Это был отдых, голоса стали тише, спокойней. Ехать было хорошо, ветки орешника и подростков-рябинок гладили разведчиков, и в этом чудилось что-то невоенное, давнишнее, может, из детства или юности. Сахончик умышленно подставлял щеки под зеленые лапы и вслух, не таясь, заливался.

Просека перекинулась через песчаный бугор, врезалась в ельник и привела к болоту; пришлось машину бросить. Напоследок Буряк выдернул из замка ключ, спаренный кольцом с грудастой, в рыбьих чешуйках и с хвостом дамочкой-зажигалкой, и по-хозяйски убрал в кошелек.

— Заче-ем? — удивился Сахончик.

— Трофей. После войны вернусь с канистрой!

Сахончик разочарованно развел руками — дескать, не поняли друг друга. — и что-то забормотал себе под нов.

Но Владимир Богданович не мог бесконечно допускать подрыв дисциплины, ее коренных устоев. Он и без того убедился, как, разлагающе влияла на личный состав техника: стоило посадить разведчиков на машину — и на́ тебе, дурь в голову, понесли кто во что горазд, все смешалось, кто старший и кто младший…

— Это что же, прения в строю? — строго спросил он.

Сахончик сделал вид, будто слова взводного относятся не к нему, и светлыми, невинными глазами рассматривал седую, давно не стриженную шевелюру Владимира Богдановича. Взгляд его был прямой и открытый, отводить глаза ему было нечего, он ненароком отметил капельку пота на кончике командирского носа и крепче сжал губы. Владимир Богданович уставился на строптивца, готовясь подавить в зачатии малейший выпад, но ничего не дождался.

Какое-то время разведчики молча продирались в зарослях. Владимир Богданович невольно втиснулся в колонну, он попал как раз за Сахончиком и глядел ему в затылок. Обогнать строй он не мог. Буйное переплетение сочного низинного ольшаника, хвойного подлеска и еще каких-то цепких зарослей исключало всякое шатание и разброд в строю. С одной стороны, это было куда как хорошо, но с другой — Владимир Богданович ощущал излишнюю связанность, ему не удавалось привычно ступить шаг-другой в сторону и заботливым командирским оком охватить подчиненных. Он недовольно пыхтел в затылок Сахончику, с непривычки сбивался с ноги и наступал ему на пятки.

На закате взвод пересек болотистый ручей и поднялся на сухое плато. В глаза разведчикам брызнуло багряное солнце, лес почти враз сменился, пошла рослая, с подпалинами сосна да белобрысые, далеко заметные березки. В воздухе припахло дымом, разведчики думали — гарь, но скоро учуяли, что откуда-то наносило запахи с кухни. Кухонный дух всегда поднимал настрой, звал служивых к себе, примагнитил он и разведчиков — в конце концов, где варево, там и люди, и петлять по лесу за здорово живешь было ни к чему; пришло время выбирать маршрут ближе к отходящим немцам. Конечно, кухня кухней, но всяк понимал, что там вряд ли отколется: чужое… Владимир Богданович, не мешкая, назначил привал и с напарником подался на сладкий дымок — разобраться, что к чему.

Смеркалось, когда он вернулся и объявил, что в сухом бору расположились — похоже, ночевать — вражеские артиллеристы; орудия не расчехляли, как стали с марша, так и стояли, не занимали позиций, даже щелей не обозначили, приткнулись, и баста… На дороге — пост.

— Щипаные, через одного с бинтами. — Владимир Богданович пригляделся к часам и коротко распорядился: — Спать.

Поднялись разведчики ровно в два ночи. Под кронами — хоть в жмурки играй, но в прогалинах над головами мигали далекие летние звезды. Ночной холодок быстро прогнал сон, бойцы беззвучно разделились по боевому расчету и выдвинулись к дороге.

Перед глазами у Владимира Богдановича мельтешил Сахончик.

— Сапоги прихватишь, — бросил Владимир Богданович. — Голенища раструбом, присадистые…

Владимир Богданович сказал это и забыл, но перед мысленным его взором выпячивался часовой — артиллерист в красно-бурых присадистых сапогах… «Да, да, нельзя солдату без сапог. А судить грехи без нас найдутся…» — мысли его заскользили черт-те куда, он вспомнил первые свои шаги, когда вступил в командование взводом; положение на фронте сложилось в ту пору ой какое незавидное, а нужно было — брали «языков», документы, высматривали огневые точки, штабы, связь. Владимир Богданович никак не мог встряхнуть себя, не понимал, то ли его сегодняшнее состояние высучилось суровой ниткой из прошлого, то ли само прошлое возродилось из нынешней минутной расслабленности.