Фатех Ниязи - Солдаты без оружия

Договорились также продолжить разговор завтра с утра. Пожав руку Носову и Олимову, Поляков распрощался и, похлопав Орифа по плечу, шутливо заметил:

— Это в вас молодость играет, ведь верно? Я-то понимаю, сам был когда-то такой же горячий!..

Олимов, судьбу которого только что решили, дерзко ответил вопросом на вопрос:

— А разве холодное и безжалостное сердце лучше, чем горячее, неравнодушное?

— Вне всякого сомнения, нет, товарищ Олимов! — искренне ответил Поляков, провожая секретарей горкома до двери кабинета.

Носов и Олимов оделись и вышли из здания обкома. С севера вдруг подул пронзительный ветер, поднял полы пальто, ударил в грудь неприятным холодом. Оба, застегнувшись на все пуговицы, повернулись спиной туда, откуда он дул, и стали осторожно спускаться с лестницы. Носов хотел было поехать в горком, но Олимов взмолился:

— Григорий Михайлович, я очень устал, хочу пойти домой!

— Ладно, Ориф, идите, отдыхайте! — отпустил его Носов, понимая, какого нервного напряжения стоил Олимову только что состоявшийся разговор. — И я, брат, каюсь, тоже ни отдыхать, ни работать не смогу больше сегодня.

— Это почему? — удивился Ориф.

— А разве после таких бесед человеку бывает легко? Уверяю вас, вы поступили сегодня не лучшим образом, согласившись так быстро с новым назначением.

— Не согласился бы, Григорий Михайлович, Поляков сам бы все равно настоял на этом, так что сопротивление бесполезно.

— Наверное, вы правы! Достойно лишь удивления, что до сих пор подобные методы работы не изжиты из нашей партийной практики. Есть в вас прекрасное качество, Ориф: вы до конца верны своей партийной позиции, молодец!

— Спасибо, Григорий Михайлович, до свидания! — протянул руку Ориф. — Я этому учился у таких непреклонных товарищей, как вы.

Они распрощались. Носов заметил, что Ориф Олимов пошел в сторону своего дома. Через несколько шагов Ориф оглянулся и посмотрел вслед Носову, и, хотя фигура того уже почти скрылась в темноте, звуки его шагов все еще отчетливо слышались.

«Как жаль, что придется расстаться с таким достойным человеком!» — искренне печалясь, с огорчением подумал Ориф и, подняв воротник пальто, ускорил шаг.

Была почти полночь, когда он вернулся домой, его встретил Одил-амак.

— Здравствуйте, отец, с приездом вас! Очень рад! А где моя жена Шамсия? — спросил Ориф, когда, раздевшись, не увидел на вешалке пальто жены.

Одил-амак сказал, что она еще не вернулась с работы, там нынче необходимо ее присутствие, так как сильно ухудшилось состояние здоровья нескольких раненых детей, прибывших из-под Ленинграда.

— Озар спит, отец?

— Да, наверное, с час как он в постели, сынок, а до того мы с ним все разговаривали, — лицо Одил-амака осветила улыбка, — интересный, умный мальчик растет у тебя, сынок!

Переодевшись и вымыв руки, Ориф подсел к обеденному столу, где, как всегда, его ждал ужин, но есть почему-то сегодня не хотелось, и он отщипнул кусочек лепешки.

— Что давно не приезжали к нам, отец?

— Работа, сын мой, хозяйство! Чордара — это тебе не Мехрабад! Покрутишься вот так целый день, только тогда и поймешь, что значила для нас покойная мать. Э, да что там, нет слов!..

— Неважный у вас вид, отец, мучаете вы себя работой…

— Да дело не в работе, сынок, очень тревожусь я что-то: от твоего брата Маруфа до сих пор никакого известия, как в воду канул!

Ориф, как мог, успокоил отца:

— Верю, что он жив и непременно напишет, получите скоро весточку, дорогой отец, не расстраивайтесь, от многих с фронта нет писем, не только от нашего Маруфа.

Одил-амак порылся во внутреннем кармане пиджака и, вынув какой-то конверт, протянул Орифу. Тот взял его в руки, мельком глянул на отца: в печальных глазах Одил-амака стояли слезы, губы под тонкими с сединой усами заметно дрожали.

Ориф торопливо открыл конверт, пробежал глазами квадратик серой бумаги с напечатанным на нем текстом:

«Товарищу Олимову Одилу. В ответ на ваше письмо, в котором вы запрашиваете о своем сыне, младшем политруке Олимове Маруфе, сообщаю: за месяц до получения запроса при выполнении боевого задания он без вести пропал. Если нам что-либо станет известно о его судьбе, мы сообщим вам дополнительно.

Одил-амак тяжело проглотил слюну, спазм в горле перехватил дыхание, он вытащил платок, поднес к лицу.

Сердце Орифа забилось, почему-то внезапно отяжелели веки, и он все не в состоянии был оторвать взгляда от письма. Осторожно поднял глаза, посмотрел на отца. Одил-амак, опустив голову, нервно комкал в ладонях платок, Ориф, тяжело вздыхая, закурил. Так в молчании они просидели какое-то время, не зная, чем утешить друг друга.

— Ладно, отец, — прервал тягостное молчание Ориф, — будем надеяться, что в один прекрасный день придет известие от нашего Маруфа!

Одил-амак что-то неразборчиво шептал, Ориф услышал лишь последние слова:

— …Кто знает, жив он или мертв?..

Извещение, подписанное политруком Хохловым, навело Орифа на печальные размышления. «Пропал без вести… Лучше бы уж вообще не было ответа, — с горечью думал он. — Кто знает, может, раненый, попал в плен или погиб? Нет, нет, лишь бы не плен! Нет страшнее позора!» — гнал он от себя эти мысли.

Кто-то звонил в дверь, и Ориф пошел открывать. Подумал: наверное, жена. Воспользовавшись отсутствием сына, Одил-амак, который едва сдерживался в его присутствии, теперь дал волю слезам. И будто полегчало немного на сердце. До его слуха донесся усталый голос невестки. Одил-амак пошел к двери и был поражен тем, что увидел. В прихожей стояла Шамсия, прижимая к груди ребенка с белесыми волосенками. Правая ножка и головка забинтованы. Ориф, ничего не спрашивая, молча помогал жене раздевать его, укутанного в пальто не по росту, теплый платок. Распухшие веки Шамсии были воспалены.

— Здравствуйте, отец! — едва слышно поздоровалась Шамсия. — С приездом вас! Вот, видите, пришлось задержаться, — она кивнула на ребенка.

— Здравствуйте, Шамсия-хон, — ответил Одил-амак. — Что за ребеночка вы принесли?

Шамсия ласково прижимала к груди сонного ребенка, грустно взглянув на мужа и свекра, ответила Одил-амаку:

— И не знаю, отец, пока ни о чем! — Она пошла в спальню, еле сдерживая слезы.

Вот уже два месяца детские сады, ясли, школы и областная больница Мехрабада стали пристанищем для детей, эвакуированных из прифронтовой полосы. Многие пострадали при фашистских налетах, бомбежках, потеряли родителей, были ранены, истощены от голода, от перенесенных нервных потрясений.

Те, кто попал к Шамсие в детскую областную больницу, были доставлены из Ленинграда и Ленинградской области. Почти сто человек, и на каждом оставил свою безжалостную печать уничтожающий все на своем пути огонь войны. У одного ребенка перебинтована голова, у другого — нога, третий с повязкой на руке, четвертый с перевязанным горлом или плечом… Некоторые забинтованы, словно мумии, с головы до ног. Не смолкает в больнице плач ни днем ни ночью, и равнодушный камень не остался бы безмолвным, слыша, как дети зовут, может быть, навсегда потерянных близких: