Фатех Ниязи - Не говори, что лес пустой...

…Шло торжественное собрание, посвященное седьмой годовщине освобождения Германии от фашизма. Шура не смогла пойти в клуб, вместо нее Шакен взял Оксану Алексеевну, которая живо интересовалась социально-политическими процессами, происходящими в этой стране. После официального доклада стали выступать с воспоминаниями наши и немецкие офицеры, представители различных общественных и антифашистских организаций. На трибуну поднялся худощавый светловолосый мужчина средних лет с несколькими советскими орденами и медалями на груди.

— Камараден! Друзья! — так по-немецки и по-русски начал он свою речь и, рассказывая о том, как в первый же день войны сдался в плен советским воинам и как поверил в силу и мощь Советской Армии, в то, что именно советский народ принесет его родине освобождение от коричневой гитлеровской чумы, волнуясь, сказал: — Я был в партизанском отряде и там глубоко, сердцем и разумом, понял, что есть такое СССР. Это братство и дружба народов. Это высшая справедливость. Это мужество и героизм во имя свободы и процветания, во имя счастья всего трудового человечества и вечного мира на нашей многострадальной планете. Я горжусь тем, что сражался плечом к плечу с сынами великого советского народа, такими, как русский Петр Семенов, украинец Клим Пархоменко, таджик Давлят Сафоев, белорус Микола Гуреевич, узбек Махмуд Самеев…

Оксана Алексеевна, услышав имя Давлята, чуть не лишилась чувств. Она вцепилась в подлокотники кресла, подалась всем телом вперед, и сердце готово было выскочить из груди.

— Что с вами? — наклонился к ней Шакен.

— Выйдем… Не могу… душно…

Они сидели недалеко от бокового выхода, и Шакен, поддерживая ее под руку, помог выбраться в вестибюль, усадил на диван, побежал в буфет за водой. Она положила под язык таблетку валидола, который постоянно носила с собой. Сердце отпустило.

— Мама, вы не волнуйтесь, я все разузнаю, — сказал Шакен. — Мне тоже кажется, что о нем, нашем Давляте, сказано, мама. Но понимаете, разные могут быть совпадения. Вы успокойтесь, я все точно выясню.

— Мне надо увидеться с этим немцем сегодня, сейчас! — возразила Оксана Алексеевна. — Кто он?

— Как кончится заседание, я сразу займусь, — ответил Шакен.

Через час-полтора Оксана Алексеевна познакомилась с Иоганном Мюллером. Изумленный, он смотрел на Оксану Алексеевну широко раскрытыми глазами. Он повидал и знал много чудес и одним из них считал ту перемену, которая произошла в жизни его народа и в его собственной, личной судьбе, но чтобы была возможна такая встреча с русской женщиной, назвавшейся матерью Давлята, — в это ему не верилось.

— Я безгранично… бескрайне счастлив, дорогая фрау, этой внезапной и случайной встрече, снова напомнившей мне о молодом человеке, память о котором для меня священна.

Иоганн пригласил ее в буфет выпить чашечку кофе. Она глянула на Шакена, он согласно кивнул головой, и они втроем сели за столик. Иоганн рассказал ей все, что знал о Давляте.

— Представителем партии в партизанских отрядах Полесья, — сказал Иоганн, — был чудесный товарищ Михайлов Василий Константинович. Он, наверное, сумел бы рассказать вам больше, так как знал каждого партизана, особенно командиров, как… А, да — как пять своих пальцев, — растопырил Иоганн ладонь.

— Он жив?

— Да, да, жив и здоров. Мы с ним в переписке. Я дам вам его адрес. Он живет в Минске.

— Простите, — сказала Оксана Алексеевна после недолгой паузы, — но мне хотелось бы знать, это очень важно… (Иоганн наклонил голову в знак внимания.) Вы были на похоронах Давлята?

— Нет, — вздохнул Иоганн. — Но я бывал не раз на его могиле. В Березовичском лесу.

В конце этого долгого и горестного для обоих разговора они обменялись адресами, и, попрощавшись с Иоганном, Оксана Алексеевна сказала Шакену:

— Завтра же проводите меня первым поездом в Минск.

Шакен и Шура не стали отговаривать. Дочь всплакнула вместе с матерью. Всю эту ночь они не сомкнули глаз, вспоминая Давлята и Наталью, а наутро Оксана Алексеевна уехала и к вечеру следующего дня была в Минске.

К Михайлову она направилась прямо с вокзала, оставив вещи в камере хранения.

Ничего не видя — ни заново отстроенных, прекрасных широких улиц, ни оставшихся кое-где следов войны, печных труб домов и отвалившихся стен, — Оксана Алексеевна добралась до дома, взбежала на третий этаж и с такой силой нажала на кнопку звонка, что хозяева все разом ринулись открывать дверь.

— Простите, это квартира Василия Константиновича Михайлова? — спросила Оксана Алексеевна женщину, появившуюся на пороге. Женщина кивнула. — Могу я увидеть его?

— Он вчера уехал в Москву.

— Как уехал? — схватилась Оксана Алексеевна за сердце.

Женщина пристально посмотрела на нее, отогнала от дверей мальчика и девочку, которые лезли поглазеть на нежданную гостью, и спросила:

— Да в чем дело-то? Кто вы?

— Я… Я мать партизана Давлята Сафоева. Мне говорили…

— А? — женщина, не слушая дальше, схватила Оксану Алексеевну за руку, потянула в комнату. — Да что ж вы, милая, сразу не сказали? Знаю, наслышана про вашего сына… Вы, видать, прямо с вокзала?.. Ах, какая жалость, на один только день и опоздали. Иначе б и Василия Константиновича застали, и внука увидели.

— В-внука? К-какого? — с трудом, заикаясь, выговорила Оксана Алексеевна.

— Султана, сына Давлята.

Оксане Алексеевне показалось, что сходит с ума. В глазах потемнело.

— Простите, — сказала она, придя немного в себя, хозяйке, — простите… Я не ослышалась? Вы сказали — Султан?.. Где он?

Хозяйка корила себя в душе за опрометчивость, но делать нечего, надо рассказывать. Она сказала, что муж, Василий Константинович, надумал отправить Султана вместе с Августиной и Тарасом в Сталинабад, «чтоб посмотрел отчий край», проводит их из Москвы.

— С кем? С кем? — нетерпеливо перебила Оксана Алексеевна.

— С Августиной и Тарасом, нашими молодоженами. Тоже были партизанами. Они, можно сказать, заменили Султану отца и мать, хотя и сами в ту пору были подростками.

Хозяйку звали Олесей Петровной. Невысокая, начинающая полнеть, с морщинками у синих глаз, она тихим грудным голосом рассказывала, что Василий Константинович после того, как освободили Полесье и вышли из лесов, определил Султана в детский дом, а сам ушел воевать дальше и демобилизовался только в сорок девятом. Августина и Тарас тоже хотели уйти с армией, но им сказали, что надо учиться — это приказ, и они переехали в освобожденный разрушенный Минск, окончили, днем работая, вечернюю школу, поступили в университет, защитили и получили дипломы в прошлом году, а в этом поженились. Когда Василий Константинович вернулся домой, он забрал Султана из детдома и устроил в суворовское училище; теперь уж Султан в пятом… нет, не в классе, а, как говорят у них, у суворовцев, на пятом курсе.