Фатех Ниязи - Не говори, что лес пустой...

Слушая этот рассказ, Оксана Алексеевна то и дело утирала слезы. На столе стыл чай.

— Господи, — сказала она, — если бы я знала, если б я только знала раньше!..

— Василий Константинович наводил справки, да все почему-то безрезультатно, — ответила Олеся Петровна. — Но я точно знаю, он наказывал Тарасу разыскать дом, в котором вырос Давлят, и показать Султану.

Оксана Алексеевна быстро встала.

— Я должна немедленно, как можно скорее вернуться домой.

Но Олеся Петровна не выпустила ее, уговорила переночевать с тем, чтобы завтра полететь самолетом, и пообещала достать билет. Слово она сдержала. Билет был выписан до Сталинабада, с пересадкой в Москве, причем там, в Москве, она как раз поспевала на сталинабадский рейс.

…Едва появившись на пороге дома, бросив чемодан и даже забыв поздороваться с Бибигуль, Оксана Алексеевна вихрем ворвалась в комнату.

— Где Султан? — вскричала она.

— Султан? — переспросила опешившая Бибигуль. — Господи, какой Султан? Что с вами, Оксана-апа?

— Бибиджон, родная, — бросилась Оксана Алексеевна ей на шею, — нашелся, он нашелся, наш бесценный Султан, наш внук!.. Не приехал сегодня — будет завтра-послезавтра. С сестрой и братом придет, нам нужно приготовиться, надо дать знать Мардоновым. Родная моя, дорогая, есть у нас счастье!..

Бибигуль не знала, о каких брате-сестре идет речь, да сперва и не очень-то поверила про Султана, стояла растерянная, недоумевающая, не знала, что говорить, и бормотала:

— Господи, неужели правда?!

— Кто вам сказал? Откуда узнали? — наконец собралась она с духом.

Оксана Алексеевна рассказала.

Назавтра они вместе с Мардоновым и его семьей вышли на вокзал к московскому поезду, но Султан, Августина и Тарас не приехали. Не встретили их и на второй день, на третий и четвертый. Грустными вернулись домой, сидели, понурив головы, тяжко вздыхая, когда кто-то постучался и, приоткрыв двери, сказал:

— Можно спросить? Извините…

Оксана Алексеевна и Бибигуль рванулись на голос, распахнули дверь и встали как вкопанные.

Перед ними стояли трое — коренастый, черноглазый и чернобровый паренек в форме суворовца, миловидная молодая женщина в ярко-голубом крепдешиновом платье и высокий молодой мужчина в сером костюме.

— Извините, — сказал мужчина, — мы хотели спросить…

Но тут Оксана Алексеевна перебила его, вскричала:

— Тарас?!

А Бибигуль в это же самое мгновение метнулась к суворовцу, обняла его и запричитала:

— Ой, да стать мне за тебя жертвой, вылитый Давлят!.. Радость моя ненаглядная, мой голубочек, единственный мой, дорогой, родимый Султан!..

Полесье очаровало их многоцветьем весенних красок — синью небес и нежно-изумрудной россыпью лугов, голубизной озер и серебристым переливом медленно текущих речушек, яркой зеленью рощ и лесов, желтизной песчаных косогоров, золотистым цветением лютиков. Проносились тоненькие белоствольные березки, могучие, кряжистые коричневые дубы, высокие, стройные, отливающие то сиреневым, то розовым сосны.

— Красота, какая красота! — не уставала повторять Оксана Алексеевна.

Бибигуль тоже глядела во все глаза. Одной рукой она держалась за спинку переднего сиденья, другой обнимала Султана.

Мансур Мардонов сидел рядом с шофером, молодым и безусым, но с двумя боевыми медалями на груди, пареньком, и то и дело просил его не гнать так быстро.

— Не гони, — говорил шоферу и Николай Леонович Гуреевич, бывший комиссар партизанского отряда «Знамя дружбы», друг и сподвижник Давлята Сафоева.

Шофер сбавлял скорость, однако через некоторое время забывался и вновь нажимал на газ.

Гуреевич положил ему руку на плечо:

— Умерь пыл.

Он-то знал, что не только красота волнует дорогих гостей, которых встретил на вокзале в Лунинце и везет по местам боевой славы в бывшее село, а теперь поселок городского типа, районный центр Березовичи, где предстояло торжественное открытие монумента в честь павших героев.

— По этим местам, — говорил Гуреевич, — мы ходили с Давлятом Сафоевым. Исходили от Кобрина почти до Калинович вдоль и поперек. И не один раз.

— Бедный сыночек, сколько ему пришлось испытать! — вздохнула Бибигуль.

— Его все любили и уважали, — сказал Гуреевич. — Полешане чтут его память, как собственного сына. Вы в этом убедитесь.

Да, они убедились. Они приехали в Березовичи после полудня. Уже на окраине, у въезда в поселок, их встретила толпа. Пионеры вручали охапки цветов. Кто-то пожимал руки, кто-то обнимал, целовал. Глубокий старец поднес на ослепительно белом, расшитом красным шелком рушнике хлеб-соль.

— Дзед Юзеф, — представил его Гуреевич, — дедушка нашей Августины, сам боевой партизан.

Оксана Алексеевна отломила кусочек хлеба, макнула в соль и съела, взяла поднос с рушником, взглядом призвала угощаться Бибигуль, Мансура Мардонова и Султана.

Потом к ним подошел высокий, худощавый мужчина с седой, ежиком подстриженной головой и представился:

— Михайлов Василий Константинович.

Бибигуль и Оксана Алексеевна сердечно благодарили его за внука, и он краснел и смущенно улыбался, пытаясь скрыть свое волнение.

Он открыл памятник и произнес взволнованную речь, несколько раз помянув Давлята и дважды Наталью, и когда сняли белое покрывало, взору всех предстала устремленная ввысь стрела из серого мрамора, увенчанная алой пятиконечной звездой. На сером же мраморном постаменте с четырех сторон сверкали золотом имена павших героев, и первым было имя старшего лейтенанта Давлята Сафоева.

На площади воцарилась глубокая тишина. Потом школьный оркестр заиграл скорбную траурную мелодию. Встали в почетном карауле Оксана Алексеевна, Бибигуль, Мардонов, Михайлов, Султан и Гуреевич. Их сменили другие, во главе с дзедом Юзефом, за которым стояли в суровом молчании Августина, Тарас… Несли почетный караул и однокашники Султана, юные суворовцы, будущие командиры.

— А теперь, — сказал Михайлов, — учащиеся и педагогический коллектив средней школы имени Давлята Сафоева приглашают нас осмотреть музей. Они организовали его с помощью бывших партизан.

Школа была новой, трехэтажной. В комнате, отведенной под музей, в глаза сразу бросилась большая, во всю стену, карта с нанесенными разноцветными красками маршрутами и другими условными обозначениями. В левом верхнем углу было написано: «Карта действий партизанского отряда «Знамя дружбы» в 1941—1944 годах». Она точно, с указанием дат, воссоздавала все сражения и операции, проведенные отрядом, и в годы оккупации, и в месяцы полного освобождения Полесья от ненавистного врага.

На правой стене комнаты, против больших окон, были развешаны фотографии партизан, и первой висела увеличенная фотография Давлята в гимнастерке с петлицами, наискось перетянутой ремнем. Давлят улыбался. Он словно бы весело говорил со стены: «Здравствуйте, мама! Здравствуй, сынок!» И Оксана Алексеевна и Бибигуль ответили ему взглядом, в котором светились и любовь, и гордость, и скорбь; глаза их были в это мгновение сухими. А Султан ответил отцу по-военному — взял под козырек своей форменной, с белым верхом и красным околышком, фуражки.