Фатех Ниязи - Не говори, что лес пустой...

«Потеря Москвы не есть потеря России», — эти слова Кутузова, наверное, справедливы, он доказал, что действительно так, но нам… нам история не для утешений, да и век не сбросить со счета, иными были понятия. Нынче Москва не одной лишь России святыня, к ней устремлены взоры всего человечества, которое наверняка сознает, что его судьба зависит от судьбы Москвы, ибо если ступят фашисты на Красную площадь, то кровавый кошмар в Европе и в мире будет властвовать долго.

Вот от каких мыслей Давлят не знал покоя, и единственный, кто понимал это, был комиссар Микола Гуреевич. Он и сам переживал, им тоже владело горькое, тягостное ощущение оторванности, невозможности принять личное участие в том, что происходит у стен Москвы. Но, как человек бывалый, Гуреевич лучше владел собой и старался рассказами о пережитом хоть немного отвлечь Давлята от горестных дум. А в ответ у Давлята вырвалось:

— Спасибо, Николай Леонович, добрый вы человек!.. Но знаешь, Микола, — заговорил он потом, вновь обращаясь на «ты», как к близкому другу, — давит мне сердце, холодит… Для чего, кажется вдруг, наши старания, если все-таки подошли к самой Москве и уверены, что не сегодня-завтра возьмут? Нет, я понимаю… У нас есть поговорка: «Если ты врага испугался, значит, ты уже врагу сдался». А мы не боимся и не сдадимся. Но когда враг уже чуть ли не в Москве, а мы надрываемся здесь, в этом дальнем, глухом лесу…

— Все ясно, — перебил Гуреевич. — Одно лишь скажу: Наполеон, известно, был в самой Москве, но и тогда не сложили руки, продолжая бороться, Денис Давыдов и другие партизанские вожаки.

— Думал про Наполеона с Кутузовым…

— А теперь — про Дениса Давыдова, — опять перебил Гуреевич.

— Ага… Ну да, — в первый раз на неделе улыбнулся Давлят и призадумался, но в это время в землянку просунулась голова старшины Василия Егорова.

Егоров спросил, можно ли войти, и ввел с собой плечистого крестьянина в старом латаном кожухе, с заиндевелыми усами и бородой. Едва ступив в землянку, крестьянин стянул с головы картуз, поздоровался и сказал:

— Зовут меня Петро, добрался к вам по приказу товарища Михайлова, а кто есть он, полагаю, объяснять не надо.

— Допустим, не надо, — в тон ему произнес Гуреевич и, оглядев с головы до ног, спросил: — С чем пришли?

— С лекарствами, товарищ командир.

— Где? — торопливо поднялся с места Давлят.

Мужчина сказал: «Сейчас» — и, выскочив из землянки, через минуту вернулся с грязным заплечным мешком, из которого, развязав, стал вытаскивать и бросать на пол какие-то черные тряпки и разноцветные лоскуты. Засмеявшись, пояснил:

— Это для маскировки, товарищ командир, а нужное сейчас… Вот оно. — И, достав небольшой, туго набитый серый мешочек, протянул Гуреевичу.

— И это все? — спросил Давлят.

Мужчина уставился на него недоуменным взглядом.

— Извиняюсь, — сказал он, — вы кто? Заместитель начальника?

Гуреевич засмеялся.

— Мелко берешь, дядя, — сказал он. — Самый большой командир.

— А… — смутился мужчина и утер рукавом оттаявшие усы, расстегнул полушубок.

— Ничего, товарищ, — ответил Давлят и, мотнув головой в сторону Гуреевича, прибавил: — Он комиссар, я командир — оба, как видите, начальники.

— Ну да, теперь-то все понятно. Только, вы уж простите, комиссар постарше вас годами, а вы… вы вроде бы как мой младший сын, в тех же летах… — Мужчина вздохнул. — В другой раз буду знать, — прибавил он с грустной усмешкой.

— А будет и другой раз? — спросил Гуреевич, взвешивая на ладони мешочек с лекарствами.

Мужчина сказал, что, если бог не выдаст, он станет постоянным связным между штабом, подпольной аптекой и отрядом. Этот его приход можно считать разведкой. Дорога в аптеку и от аптеки сюда не из легких, в обход деревень, в которых стоят немцы и полицаи, а потому лучше таскать помалу, да наверняка. Товарищ Михайлов просил передать, что сделают все, чтобы отряд не нуждался в лекарствах.

— Давно вы его видели? — спросил Гуреевич.

— Позавчера, — коротко ответил мужчина.

— Ну, а если мы сами будем ходить в ту аптеку? Нельзя? — сказал Давлят. — Чтобы не подвергать вас лишнему риску.

Мужчина усмехнулся.

— У нас, товарищ начальник, говорят: «Что не должен знать враг, не говори и другу». Простите, конечно, меня, но лучше не спрашивайте.

— Нет, это вы простите меня, — засмеялся Давлят. Гуреевич, тоже посмеявшись, спросил, знает ли связной, что через день-другой отряд будет на новом месте.

— Скажут где — отыщу, — ответил мужчина и, побросав тряпье и лоскуты в мешок, завязал его и повесил на широкое плечо. — Мне пора.

— Так скоро? — удивился Гуреевич. — Отдохнули б немного.

— Некогда, товарищ начальник. Ждут меня.

— Ну, хоть познакомимся, что ли, ближе, — сказал Давлят. — Спросят, кто приходил, как отвечать?

— «Петро» — отвечайте, и хватит.

— А остальное военная тайна?

Мужчина пожал плечами.

— Не знаю, — сказал он. — Говорю, как советовали. Если что еще нужно знать, спросите у моего начальства.

— Имя-то хоть настоящее? — усмехнулся Гуреевич.

— Свое, — улыбнулся мужчина. — Как крещен, так и ношу. — Он глянул на старшину Василия Егорова, который все это время молча стоял в стороне. — Что ж, служивый, давай провожай. До свиданьица, товарищи!..

Эх, если бы он был поразговорчивее!.. Ведь он был тем самым Петром, который подобрал Наталью и Султана после того, как фашисты разбомбили поезд. Он был тем самым Петром, который вместе с женой Авдотьей пригрел Наталью и Султана в своем доме, а потом, чтобы надежнее укрыть их от вражеских глаз, перевез в деревню Вербовичи, к сестре-аптекарше Агнии Астафьевне!

Чуть не сошлись тропки, по которым ходили теперь Давлят и Наталья, но, увы, как говорится, еще не вышла судьба…

По решению штаба соединения полесских партизан отряд Давлята Сафоева перебазировался на новое место. Он выступил во второй половине дня и двинулся на северо-восток. Предполагалось разместить всех беженцев — женщин с малыми детьми, стариков и старух, инвалидов — в дальних, малодоступных врагу селах и хуторах, а затем развернуть активные боевые действия в соответствии с намеченным штабом стратегическим планом.

Двигались и поздним вечером — бойцы впереди и сзади, гражданские посередине — на нескольких салазках, сработанных руками старого Юзефа Колчинского. Снег подсвечивал дорогу, от его белизны все вокруг казалось серебристо-серым, как на раннем рассвете. Под ногами скрипело, салазки катились легко, звонко стучали копыта коней. Только при переходе через скованные тонким льдом болота приходилось соблюдать осторожность, идти, подстраховывая друг друга, напряженно прислушиваясь к каждому шороху и потрескиванию.

В этом походе показали себя молодцами Тарас и Августина. Давлят назвал их нашим авангардом. Когда отряд приближался к деревушке или хутору, они уходили вперед и возвращались с самыми подробными сведениями, без которых двигаться дальше было опасно. Если позволяла обстановка, отряд задерживался в населенном пункте, и командир и комиссар, поговорив с жителями, оставляли на их попечение кого-нибудь из беженцев.