Сергей Прага - Да, был

— Болит? — и не получив ответа, ушел.

На восьмом часу экзекуции, после сигнала «отбой», два дюжих эсэсовца освободили Иберидзе от ремней и пут. Он попытался встать на ноги, но от сильного головокружения рухнул на пол. Его выволокли в коридор и втащили в маленькую камеру-одиночку.

Постепенно холод цементного пола умерил боль в теле. Шота даже приподнял голову, подложил под нее руки и незаметно для себя уснул…

…Едва смолк сигнал «аппель», Иберидзе разбудили, и вот… второй день пыток…

Взвизгнув, распахнулась дверь. Послышались взволнованные голоса. Падение капель прекратилось. Кто-то торопливо распустил ремни на руках и ногах. С головы сняли обручи. Сильные руки ухватили Иберидзе, встряхнули и поставили на ноги.

Грозный окрик и грубый толчок под ребра окончательно привели в чувство великана. Он мутными глазами посмотрел на своих палачей, машинально шагнул к двери, переступил порог и, пошатываясь, побрел по коридору.

На дворе сверкало солнце. Иберидзе остановился, глубоко вздохнул. Один из охранников крикнул: «Шнель! Шнель!»

Неслись звуки музыки. Оркестр играл «Танго смерти». Конец пытке. Его ведут на казнь… точно… знакомая зловещая картина: серые ряды военнопленных, в центре — оркестр, чуть левее — догола раздетые приговоренные к смерти. Среди них недостает его, Иберидзе…

Сердце сжалось больно, больно. Что ж, он грузин, он боец, и умрет, как полагается умереть мужчине. Только бы успеть плюнуть в лицо палачу или хотя бы одного фрица оглушить кулаком.

Сильный удар в бок и окрик: «Шнель, руски швинь, шнель!» — вывели его из оцепенения. Подчиняясь указанию охранника, Иберидзе дошел до шеренги голых, по команде «Хальт!» остановился в двух шагах от Блаш-ке, вытянулся и четко доложил:

— Военнопленный Иберидзе Шота прибыл…

— Грузин? — строго спросил Блашке.

— Так точно, грузин, — гордо, громко ответил великан.

Вскинув голову, Блашке перехватил взгляд Иберидзе и сказал по-русски:

— Ты знаешь, кто разговаривает с тобой?

Иберидзе улыбнулся уголками губ. Еще бы! Умение различать «фюреров» ежедневно палками вколачивалось в головы военнопленных.

— Так точно, знаю, — произнес Шота. — Вы господин группенфюрер эсэс

— Слушай, грузин, — продолжал Блашке, — тебе грозит медленная смерть. Но я могу спасти. Все зависит от тебя. Презренный иудей, — Блашке, не оборачиваясь, наотмашь полоснул стеком Вальца, — уверяет меня в том, что он грузин. Поговори с ним по-грузински…

Блашке отошел чуть в сторону, и Вальц оказался лицом к лицу с Иберидзе. Два советских человека, обреченных на смерть, стояли друг перед другом. На них смотрели тысячи пар глаз товарищей по несчастью и глаза палачей, с нетерпением ожидающих развязки.

Иберидзе оторопел. Так вот зачем его сняли с кресла пыток! Не смерть, а жизнь, жизнь с надеждой рано или поздно увидеть родную Грузию ожидает его. Но… густые черные брови сошлись у переносицы. Выполнить приказ, заговорить по-грузински, разоблачить обман брата по оружию, товарища по несчастью, советского человека и этим купить спасение?! Шота не предатель! Но как же быть? Ведь Вальц — еврей и по-грузински не понимает…

— Ну-у! — грозно протянул Блашке. — Грузин, я жду…

Вальц еле держался на ногах. Назвавшись грузином, он был уверен в том, что в лагере нет грузин и никто не сможет изобличить его во лжи. Но перед ним Иберидзе, с которым на прошлой неделе ему привелось крупно повздорить. Буквально сию минуту Иберидзе заговорит…

Блашке угрожающе поднял руку. Иберидзе глубоко вздохнул, чуть подался вперед и по-грузински спросил:

— Ты грузин? Откуда родом? Где живешь?

Цепляясь за последнюю возможность оттянуть момент гибели, Вальц, не переводя духа, быстро-быстро проговорил десятка два слов, лишенных всякого смысла, и замер.

Иберидзе медленно повернулся лицом к Блашке и спокойно доложил:

— Господин группенфюрер, этот военнопленный — грузин. Он сказал мне: «Я грузин, родился в Грузии. В плен попал в боях под Орлом».

Блашке взвизгнул, приподнялся на носки, тыльной стороной ладони наотмашь ударил Иберидзе по губам.

— Ты врешь, грязное животное, — ревел «пожиратель евреев». — Врешь! Какой же он грузин, когда он… он… — от ярости Блашке запнулся…

Из рассеченной губы и разбитого носа Иберидзе потекла струйка крови. Он тряхнул головой и тихо, но очень убедительно проговорил:

— Господин группенфюрер, он грузин — аджарец, магометанин…

Майор Кирмфельд с облегчением вздохнул: пусть Вальц — презренный еврей, в этом Кирмфельд не сомневался, но сегодня он должен быть грузином. Иначе Блашке напишет такой приказ, что и отправка на Восточный фронт покажется благодеянием. Наступил решающий момент. Блашке поколебался в своем мнении о Вальце, и сейчас прямой смысл спасать себя и подчиненных. Майор вытянулся, щелкнул каблуками и почтительно сказал:

— Яволь, господин группенфюрер. Очевидно, он прав. Грузины-аджарцы исповедуют ислам, а муллы, как вы изволите знать, не менее кровожадны, чем раввины.

Блашке вразвалку подошел к Вальцу:

— Значит, ты грузин? Магометанин? Да?

— Точно так, господин группенфюрер, — без запинки ответил Вальц.

— Хор-ррр-ошо-о!—усмехаясь, протянул Блашке.— Поблагодари соплеменника за то, что он спас твою вонючую шкуру.

— Спасибо, Иберидзе! — сказал поспешно Вальц.

— Не так! — крикнул Блашке. — Не так! Подойди и ударь его в лицо, да ударь как следует… Иначе…

И снова встретились взгляды. Вальц тихо качнул головой. Нет, ударить своего спасителя, хотя бы для вида, он не может. Лучше бросить в лицо презренному эсэсовцу — «да, я еврей!», и умереть.

Блашке хладнокровно расстегнул пистолетную кобуру и наполовину извлек пистолет. Медлить было нельзя. Иберидзе чуть склонил голову, выразительно опустил веки, дескать: «Бей. Ударь». Вальц размахнулся и ударил. Группенфюрер подскочил к Иберидзе, ухватил его за воротник мокрой гимнастерки.

— Говори, подлец, он грузин? Грузин?

— Так точно, аджарец, — не моргнув, сказал Иберидзе.

— Становись в строй!.. Оба становитесь!.. Комендант!!!

Кирмфельд подскочил на месте от испуга.

— Этих пятьдесят, великана в их числе, я беру! Переписать по форме «три», привести в человеческий вид и к утру доставить по адресу… — Блашке небрежным жестом протянул клочок бумаги. — Расписку о приеме подпишу я.

ПОДАРОК СТАРОМУ ФРИЦУ

Оркестр играл до тех пор, пока «Ганомак» Блашке скрылся за поворотом дороги. Пятьдесят военнопленных, ставших собственностью Блашке, «привели в порядок»: постригли, побрили, сводили в баню и каждому выдали пару белья, штаны и куртку из полосатого тика, пилотку, ботинки на деревянной подошве, бушлат и одеяло из черной, грубой, толстой ткани.