Пётр Селезнёв - Южный крест

Сейчас надо занять весь дом, атаковать противника в сторону своих.

Старший лейтенант Агарков снова увидел рассвет, услышал, как грохочет и словно бы шевелится фронт, с поразительной отчетливостью услышал отдельные выстрелы, разрывы, похожие на вздохи-залпы тяжелых орудий на левом берегу Волги.

За стеной, в соседнем подъезде, опять сыпанули автоматы. Было похоже — встряхнули каменные голыши в большом железном коробе. И — голос!.. Резанул, ударил по ушам голос. В нем были и решимость, и отчаяние, и что-то еще, чему Агарков Михаил не знал названия. Не разобрал слов, но показалось — голос русский, боец крикнул в последней надежде… Изнутри к самому горлу подступило удушье. Вырвалось, опалило огнем:

— Впере-ед!

Команда была привычная, как глоток воды, но всякий раз она бросала людей на смерть, и оттого плескало холодом по ногам, жаром захлестывало голову. И не оставалось в ту минуту ничего, что роднит с жизнью.

— Вперед!

Пролом в стене, огненный ветер и огненный снег, огненная трасса прямо в лицо и опять каменная стена… Кромешная темнота, удары, крики, выстрелы. Голоса по-русски и по-немецки. Выстрелы полыхают мгновенными вспышками. Каждый выстрел — в глаза. Не видно, не разберешь — где свой, где чужой. Сбились в тесную кучу, хрипели, ломали друг друга:

— Лихарев, гляди!

— Франц, Франц! Комм цу мир!

И опять сделалось просторно. До слуха Михаила долетел стон и слабый голос:

— Тише, тише.

Рядом негромко спросили:

— Командир роты жив?

Семен Коблов. Ну да, Коблов… Хоть и тихо спрашивает — в голосе крутая сила. До чего здоров! Михаил Агарков и сам неплохой, а Семену Коблову завидует и удивляется: богатырь, да и только. Лишь один раз видел, как Семен Коблов вышел весь.

— Должно быть, жив, — отозвался Анисимов. — Ток што приказал поставить пулеметы на второй этаж.

Приказал? Это когда же? Михаил не помнит. Наверно, путает Анисимов.

Кто-то покашлял:

— Никакого второго этажа нет.

— Как так нет? — спросил Михаил. — Мне доложили — есть второй этаж!

Рядом опять застонали. Подошел Анисимов, привычно и деловито заплевал окурочек.

— Оно, значит, такое дело, товарищ старший лейтенант… Вчера и второй этаж был, и третий. А сегодня нетути. Доподлинно как слизнуло.

— Как так? — рассердился Михаил.

— А так, что, значит, бомбили наши. Вчера же. И второй, и третий этаж — доподлинно провалили. Подъездов четыре было, осталось два.

Кто-то сказал:

— Оба наши.

Михаил Агарков обрадовался:

— Немцы… где?

Лихарев хахакнул:

— Все тут.

— А пленные? Шорин, где пленные?

По фронту лопались одиночные выстрелы, протакал, подал жиденький голос ручной пулемет и опять — бах, бабах… Словно так, чтоб только не сломил на рассвете тяжелый сон. «Конечно, — отметил про себя Михаил Агарков. — Теперь держись». Увидел, как взвились в рассветное небо красные ракеты. Михаил скомандовал:

— Три красные! Живо — три красные! Лихарев!..

В ответ кинули три красные и особняком — одну белую: переходят к обороне.

Утренняя синева редела. Сквозь проломы, через оконные и дверные проемы видны близкие развалины. Михаил разглядел обломленную заводскую трубу. Памятное место — просидели два месяца. А теперь? Как будет теперь? Пока не рассвело совсем, надо расставить людей. А сколько их осталось, людей?

Рядом уже не стонали.

— Нагимуллин — готово дело. Бери, отнесем.

Нагимуллин, Нагимуллин… Из пополнения. Михаил Агарков попытался вспомнить Нагимуллина в лицо. Однако не вспомнил.

Коблов сказал:

— Третий, значит.

Добрынин жив?

От простенка к простенку, от стены к стене Михаил Агарков обошел весь этаж. Это был первый этаж. В потолке виднелись проломы, второго этажа не было — от него остался лишь один пол. А подвал? Может, нет подвала? Бывают дома без подвалов.

Огляделся. Увидел стену с облетевшей штукатуркой, дранки, доски, изломанный стул, помятый самовар… Увидел убитых немцев. Один, два, три, пять… Смотреть на убитых было нехорошо. Михаил отвернулся. Вспомнил, спросил:

— Кто начал в этом подъезде?

Пряча огонек в ладонях, прикуривая, спиной припятился Анисимов.

— Игнатьев и Добрынин вроде, — и кивнул, словно упреждая все сомнения: — Шорин сказал.

— Игнатьев? Это какой такой Игнатьев?

Спрашивает Семен Коблов. В голосе настороженность и недоверие. Словно хочет и боится обрадоваться. Что это с ним?

— Как зовут Игнатьева? Из пополнения, что ли? — опять спросил Коблов.

— Известно, из пополнения, — отозвался Анисимов. — А зовут — кто его знает…

— Где они, живы?

Держа цигарку в обеих ладонях, словно грея руки, Анисимов тянул махорочный дым:

— Сказывают — живы. На втором этаже.

— Какой там этаж!..

— Этаж не этаж — наверху сидят. В суматохе, значит, влезли наверх да в пробоины и зачали. Вон что наделали.

Старший лейтенант Агарков почувствовал, как полегчало на сердце, захотелось увидеть и парня, и полковника Добрынина вместе, глядеть на обоих сразу… Михаил вспомнил, что давно не смеялся. Случается, конечно… Да только смех — невеселый, пополам с матюком. А вот сейчас ему сделалось легко и свободно, как бывало давным-давно. Мальчишкой смеялся до трепетного дрожания в груди, до горячего в глазах — вот-вот пупок развяжется…

Сегодня Мишке было хорошо, словно подвалило неожиданное счастье. Комдив не отходит теперь от телефона. Может, в бинокль глядит… Как же? Не шутка. А Костя — вот он, жив-здоров.

Захотелось, чтобы отец узнал об этом вот сейчас, чтобы сделалось ему легко и хорошо…

В грудь плеснула боязливая надежда: «Может, мать с Васькой живы?»

Старший лейтенант Агарков отогнал, отбросил эти мысли, потому что они всегда бывали некстати, они всегда мешали… Сейчас надо о другом. Хорошо бы переброситься двумя-тремя словами с капитаном Веригиным…

Подошел Анисимов, повздыхал:

— Кабы лаз удержать… Тогда бы мы и туда, и сюда. Тогда бы мы доподлинно — кум королю.

Михаил Агарков схватился за голову: что наделали? Надо было тянуть за собой телефон, одного из бойцов оставить у аппарата на выходе из тоннеля. В коробке — заслон с пулеметом.

Коробку держать. Кровь из носа — держать!

— Лихарев, Шорин! — позвал он. — Старался негромко, лишь бы услышали, а получилось — как на поверке. — Лихарев!

Тот стоял рядом, молча взял под козырек.

Михаил устыдился своего громкого голоса, приказал спокойно, словно самому себе:

— Вместе с Шориным и Анисимовым — назад, в коробку! Живо! Держаться до последнего вздоха! Анисимов — на связь с батальоном. Старший по команде — ты!

Рядом гахнуло. В сторону, кверху метнулся клок огня, слепящий отсвет лизнул облупленные стены, груды обвалившейся штукатурки, немецкую каску и какое-то тряпье. При мгновенной вспышке успел разглядеть, что тряпье дымится, кто-то лежит навзничь, раскинув руки. И все пропало. Опять, уже отчетливей, увидел, как ползут, приближаются немцы. Услышал чужой зовущий крик, и в ту же минуту они поднялись — устрашающе близко, почти рядом.