Пётр Селезнёв - Южный крест

— Живе-е-ем!..

Лишь когда перепивал, начинал плакать, гладил старую деревяшку, грозил кому-то большим кулаком:

— Я вам покажу!

В тот день Гришка с отцом чинили сети: вырезали, выхватывали изодранные куски, частили — глазом не возвидишь — иглицей, в момент наращивали новые очки, целые полотнища. Иногда останавливались, слушали недалекий звон самолетов, глухие тяжелые разрывы.

Война подходила все ближе.

Тогда Гришка подумал, что, может, и не придется плавать ночью… Словно сердце чуяло.

Они успели посадить, приготовить новую сетку, когда прибежала мать. Глаза у нее были страшные.

— Немцы! — крикнула она. — Танки немецкие!

Отец стоял посреди двора, отставив деревяшку. Косоворотка расстегнута, густые клочкастые брови решительно сошлись у переносья. Со степи наваливал гул моторов, то чаще, то реже рвались снаряды. Мать бестолково тыкалась из угла в угол, во дворах всполошенно брехали собаки, кто-то кричал сорванным голосом:

— Весла! Живо несите весла!

Отец стоял и слушал, как приближается рев моторов.

— Гришка! — громко приказал он. — Дай топор! Быстро!

Гришка не знал, зачем отцу понадобился вдруг топор, но казалось очень важным — принести… Он нашел топор в прихожей под кроватью, схватил, выскочил на крыльцо. Отец лежал раскинув руки, подплыл кровью. Земля не успела впитать ее, кровь была яркая, Гришке показалось — огненно-горячая. И мать лежала мертвая. Только крови не было. Стоял, гудел чужой танк. Проломил дощатый заборик и остановился. Длинная пушка с утолщенным концом глядела черным зраком на Волгу.

Гришка услышал нерусские слова. Не испугался, не побежал… В прихожей сел на кровать и стал ждать. А чего ждет, не знал. В селе затихло, даже собаки не брехали. Слышался только шум и треск пожара — занялся бревенчатый зерносклад. Заметил, что в избе сделалось сумеречно, на беленой стене шатается отсвет огня. «Горит», — безразлично подумал Гришка. И еще подумал: «Уплыву». Взревел, заработал мотор. Лязгнули гусеницы. Все дальше, глуше… Танк уполз. Оконный квадрат на стене померк и скоро пропал совсем. Сделалось темно и тихо. Гришка вышел во двор. Было дымно, душно; вниз по Волге, у Сталинграда, колыхалось красное небо. Там глухо ворочало, как будто рушились каменные горы. Близко и далеко взлетали ракеты. Гришка опять услышал нерусские слова… «Немцы». Постоял на коленях возле отца и матери, словно хотел убедиться — правда ли мертвые… Ощупкой отыскал лопату; в саманушке, где недавно чинили сети, выкопал неглубокую могилу, похоронил родителей.

И только тут ему сделалось страшно.

Не думая, что и как будет дальше, Гришка сбежал по тропинке на берег Волги, сбросил с себя рубашку и штаны, бесшумно, не плеснув, вошел в воду. Окунулся, поплыл.

Плавал Гришка как рыба. Знал, что, держась мало-мало на течение, угодит к белому бакену, что стоит в гирле Ахтубы, плыть ему полчаса. Бакена впереди не видно — в тот вечер не зажигали. Но приплыл Гришка, как и рассчитывал, прямо к бакену, вышел на отмель. Из талов окликнули:

— Эй, ты кто?

Другой голос предупредил:

— Стрелять будем.

Гришка ответил:

— Рыбаки мы. Рыно́вские.

Его окружили солдаты, набросили шинель, дали водки и горячей каши. По голосу — командир расспрашивал, что и как было в Рынке́.

Гришку одели в красноармейское и наутро, когда еще не рассвело, вместе с пятерыми рыно́вскими мужиками увезли в село Заплавное. Там опять расспрашивали. Гришка прибавил себе год, его зачислили в запасной стрелковый полк. А в начале ноября, под самые праздники, переправили в Сталинград.

Тогда-то и поставили его перед капитаном Веригиным.

— Ты не боец, а самодеятельность, — оглядывая Гришку, сказал Веригин. — Что ты умеешь делать?

— Мы рыбаки, — ответил Гришка. — Я все умею.

Капитан Веригин оставил Гришку связным. Не потому, что понравился, — не из кого было выбирать.

Гришка действительно умел все: и стирать, и варить, и латать. Один раз на передовую принесли уху. После каши да затирухи уха — диво дивное. По этому случаю в блиндаже капитана Веригина устроили торжественный обед, раздали водку. А Гришка хлебнул из котелка и сказал, что это не уха, а свиная болтушка. Его стали ругать, Гришка обиделся. На другой день надолго пропал, в штабе батальона забеспокоились, стали звонить в роты и на берег. Гришка неожиданно заявился, приволок ношу рыбы. Капитан Веригин спросил:

— Откуда?

Гришка ответил:

— Удить ходил.

Капитан Веригин вскинул голову: ого! Он уже знал, ему доложили, что Гришка нагишом лазил в ледяную воду, вплавь подбирал глушеную рыбу. Удивился капитан Веригин не этому. И не словам. Удивил Гришкин тон, независимый, почти заносчивый.

Всем, кто был в штабе батальона, Гришка объявил:

— В восемнадцать ноль-ноль будет уха. По-бурлацки.

Прямо званый обед.

Кто поверил, а кто не поверил. Но ровно в восемнадцать часов Гришка стал созывать, приглашать. Благо было тихо, не стреляли ни с той, ни с другой стороны. И капитан Веригин был в хорошем настроении. Он заглянул в блиндаж, где колдовал Гришка, потянул носом, не удержался, крякнул:

— Ух ты!

От одного духа язык проглотишь. На чистой, во всю длину стола доске разложена рыба, из котелков — пар. Аромат — с ног сшибает. И кружки расставлены. Неужто водка? Ведь нету водки! Отдельно — для комбата Веригина — граненый стакан, тоже неизвестно где взятый. Горка черного хлеба. Нарезан аккуратными ломтями.

Ну и ну!

— Товарищ комбат, сзывайте — остынет, — ревниво сказал Гришка. Радости скрыть не мог, глаза блестели.

Потом шумно рассаживались за столом, тянули носом рыбный душок и смеялись. Гришка сказал:

— Сперва — рыбу!

Это как так?

В тот вечер все было диковинно: и новая еда, и веселые лица, и тишина…

— Братцы, — сказал кто-то, — а фрицы, ей-богу, учуяли!.. Вишь молчат, принюхиваются!

Гришка стоял молчаливый и торжественный. Ему казалось, что впервые в жизни сделал нужное дело. Конечно, главное — когда попадет на самую передовую и будет стрелять. Там он встретит брата Федьку. Пусть не завтра, не скоро, но встретит. Вдвоем-то они доберутся до самого Гитлера…

С поручением в роты Гришка ходил охотно, иной раз напрашивался сам. И почти каждого, с кем приходилось разговаривать, спрашивал:

— Федьку, из села Рыно́к, не знавал, случаем? Не встречал? Брательник мой. Семин Федька.

Федьку никто не знал. Но Гришка верил: найдет обязательно. Может, в другом батальоне… Или в другом полку. Но в том, что Федька должен быть именно тут, в Сталинграде, не сомневался.

Лишь капитан Веригин помнил. И догадывался. Фамилию не знал, а что Федька — помнил хорошо. Тоже из села Рыно́к. Был в пулеметном взводе Грехова Мишки. Только сказать об этом — как? Пусть пообомнется, попривыкнет к смерти — тогда.