Пётр Селезнёв - Южный крест

— Кто из вас говорит по-русски? — спросил он и отрывистым движением ладони приказал капитану Веригину: сядь.

Полковник Крутой вовсе не ждал, что вот сейчас эти двое сообщат новость, почти безошибочно предполагал, какие именно слова скажут эти двое тут или в разведотделе. Но пусть услышит капитан Веригин. И поймет, что слабину пускать нельзя.

Веригин сел, полковник Крутой повторил:

— Кто из вас говорит по-русски?

Один вышел вперед:

— Унтер-офици-ир Альверс, господин полковник!

Капитан Веригин опять удивился: «Понимает знаки различия, сукин сын!»

— Унтер-офицер Альверс участвовал в боях восточнее Харькова?

Капитан Веригин поднял брови: «Смотри как разговорился Федор Федорович!»

— Харьков? — Альверс переступил с ноги на ногу, потерял стойку. Но тут же выпрямился: — О, да! То был… Как это? Великолепный бой!..

— Как вы оцениваете сегодняшний день?

Унтер-офицер Альверс тянулся. Он хотел показать русским офицерам, что плен не сделает его плохим.

— Ваши зольдат э… Как это? Проникал в наш тыл. Отшень неприятный э… Как это? Эпизод. Мне и моему камрад отшень много не повезло.

— Вам известно, что шестая армия окружена?

— Нет, господин полковник. Нам только есть слух, что западнее Дона видели русский панцер…

— Вчера пленный обер-ефрейтор показал, что в ваших подразделениях срочно провели учет горючего, боеприпасов и продовольствия. Это правда?

— То есть так.

— Чем это вызвано?

Унтер-офицер помолчал. Может быть, лишь теперь подумал об этом. Словно прося помощи, глянул на своего товарища.

— Чем это вызвано?

— Орднунг! То есть порядок, господин полковник. Большая война требует ганц орднунг!

Последние слова он выговорил с удовольствием, его лицо вдруг оживилось, как будто нашел точку опоры, вспомнил о том, что непременно поможет ему и другим.

— Я и мой камрад — только маленький неудача.

— Да, конечно, — сказал Крутой и махнул рукой: — Уведите. Унтер-офицеры повернулись через левое плечо, как по команде. Четко пристукнули коваными каблуками.

Когда пленных увели, он закурил. И минуту молчал. Смотрел на огонек.

Наверху, за бревенчатыми накатами, было тихо, огонек в снарядном стакане горел ровно. Крутой откинул руку с папиросой далеко в сторону, навалился на край стола:

— Теперь понимаешь? Они еще не вздрогнули! Им все представляется маленьким эпизодом. В штабах, конечно, понимают… Однако надеются. А солдаты держатся твердо, сам видишь. Так что давать им роздых нельзя. Ты понимаешь?

Капитан Веригин молча наклонил голову.

— Значит, так, — и полковник Крутой поднялся. — Всех в первую траншею! И связного своего. Понял? Всех до единого! С Агарковым телефонную связь. Немедленно. Огонь из всех видов… Не прекращать ни на час!

— Слушаюсь, — сказал Веригин. Вытер лоб тылом ладони, посмотрел на командира полка долгим вопросительным взглядом: — Федор Федорович, судите не судите… Хочется знать — как оно на фронте? Мы ведь — что перед глазами, то и наше. Хочется увидеть дальше.

Крутой насупился: он не привык объяснять. Да и не может объяснить всего. Глянул на капитана Веригина, по глазам понял, как мучительно хочет знать. Чтобы оправдать и себя, и других. В душе полковника Крутого вспыхнуло, загорелось: «Вот он, советский командир!..» Взял, переставил снарядную гильзу на край стола, кивнул:

— У тебя крупномасштабная карта есть? Давай сюда.

На огромном пространстве от Дона до калмыцких степей и от Волги до Чира затихло. Снег изжеван танковыми гусеницами, измят колесами, истоптан солдатскими сапогами. Было похоже, тысячи людей, машин и лошадей метались по заснеженной равнине, не зная, не понимая, куда ехать, куда идти, где искать спасения. На черных проталинах, на голой, промерзшей земле криво, косо торчали обгорелые скелеты машин. Другие не сгорели, но стояли тоже неживые, захолоделые, никому не нужные. Возле них намело сугробы, а в кабинах сидели люди, по двое, по трое… Неживые сидели, замерзшие.

Степь лежала от горизонта до горизонта бездыханная, застуженная. На дорогах, на обочинах виднелись прикрытые снегом повозки, трупы солдат и лошадей. Еще недавно, всего лишь несколько дней назад, машины, лошади, люди куда-то ехали, бежали, стремились… Но русские танки настигли, разбросали в одну, в другую сторону… К Сталинграду и Чиру. Маленькая речка, приток Дона, стала вдруг знаменитой: ее упоминали, о ней говорили в Берлине и в Москве, по берегам Чира долбили мерзлую землю, туда тянулись, брели обмороженные, голодные немцы и румыны, туда спешно гнали с других участков фронта боеспособные части, подвозили продовольствие и снаряды.

По реке Чир гитлеровское командование торопилось создать новый фронт. А все, что осталось в Сталинграде, на Волге, теперь именовали котлом. Этот котел был таким огромным, шестая армия оставалась такой сильной, что удержать ее в блокаде было очень трудно. Однако и Паулюс, и командующий вновь созданной группой армий «Дон» генерал-фельдмаршал фон Манштейн, и верховное командование сухопутных сил Германии понимали, что с каждым днем положение будет усложняться, нужны безотлагательные меры, чтобы ликвидировать кризис.

Командующий шестой армией курил сигарету за сигаретой, сыпал пепел на карту с оперативной обстановкой.

Самая большая ответственность лежала на нем. Конечно, есть командующий группой армий, генеральный штаб… Есть канцлер и верховный главнокомандующий. Но армией командует он, генерал-лейтенант Паулюс.

Командует?

А как же? Конечно, командует! Значит, все зависит от его решения. Но Гитлер не дает свободы действий, он приказал вылететь в котел, указал местонахождение штаба армии…

В просторном бункере стоит тяжелая духота. Дров не жалеют, сырой сосновый пол распарился, скипидарный дурман кидается в голову. Но командующий не замечает. Он курит сигарету за сигаретой, дым висит крутым пластом, свет электрической лампочки едва пробивается.

Он, Паулюс, командует?

На отдельном столике, под салфеткой, давно стынет ужин. Окурки валятся через край пепельницы. Время за полночь. Но Паулюс ничего не замечает. Он смотрит на оперативную карту: обстановка на девятнадцатое ноября. Станица Голубинская. Вот она, станица. Вспомнился казачий курень: четыре комнаты, просторный коридор. Дом — диво дивное: великолепные сосновые пластины, ни единого сучка. Ни зазора, ни щербины… От стен шел запах соснового леса, в открытые окна веяло речной прохладой.

Прекрасное было время.

Теперь в станице Голубинской уже русские. А он, Паулюс, сидит в земляном бункере в Питомнике. Кругом безлюдная голая степь. Почему это место называется Питомник?

Паулюс поднял голову, увидел полумрак, байковые одеяла на стенах… На земляных стенах. Увидел ужин, накрытый салфеткой… Показалось странным, что кто-то хочет и может есть.