Пётр Селезнёв - Южный крест

Генерал фон Виттерсгейм слыл талантливым и храбрым. Кроме всего этого, генерал умел думать. Это было чистейшим наказанием — думать. Но генерал думал. И считал, что нынешний день — прорыв русского фронта, стремительное движение танков на Сталинград — является вершиной войны. Вершиной германского успеха. Она, эта вершина, — непрочная, шаткая, потому что основание — замысел и начало войны — связано из ложных положений и ошибочных концепций.

Пирамида из порожних ящиков.

Конечно, это не спичечные коробки, это тяжелые, прочные ящики. Но стоит вышибить один из них, чтобы рухнуло все сооружение.

Бронированный вездеход командира корпуса шел в середине танковой лавины; машины двигались впереди, с боков, сзади… Степь, только кое-где перерезанная оврагами и руслами пересохших речушек, лежала ровная, серая и безлюдная: ни сел, ни хуторов… Словно никогда не было тут ничего живого.

Рокотали машины, стонала земля. В сухом, излинялом небе сновали, рыскали самолеты прикрытия, а бомбардировщики тяжело летели, тянулись вперед, все вперед и где-то там, куда шли танки, высыпали, сваливали бомбы.

Генерал фон Виттерсгейм, предчувствуя успех, какого не ожидал, вдруг ощутил странную робость…

В душе зародилось, росло и ширилось что-то похожее на суеверное ожидание ужасного и неотвратимого, словно танки, мотопехота, самолеты шли почти беспрепятственно только потому, что их пускали. Их тянули в гигантскую ловушку, чтоб никогда уже не выпустить, чтоб все они полегли в этой безрадостной голой степи, на краю света.

Вездеход тряхнуло на ухабе, железо лязгнуло, в ушах генерала отдало звоном: «Гибель, гибель…»

Радист доложил громко:

— Господин генерал, радирует командир восьмого армейского корпуса: «Русские атакуют с севера крупными силами».

Генерал фон Виттерсгейм не обернулся: конечно.

— Передайте генералу Гейтцу: «Танки идут вперед».

Фон Виттерсгейм решил: произойдет именно то, чего боится. Потому что и он сам, и другие делают то, чего не надо делать. Понимают, что ведут Германию к неминуемой гибели, но остановиться не могут. Им не позволят. И сами они не хотят… И все будет так, как того пожелают русские. Все будет так, как должно быть.

Над Сталинградом шли воздушные бои. В горячем стоялом небе самолеты устремлялись друг на друга и расходились, словно промахиваясь, свивались в звенящий клубок. Там, в иссушенном августовском небе, летчики выжимали из моторов последние силы, бросали самолеты в штопор, свечой вскидывали вверх… Разметывались во все стороны и снова сшибались. Разнобойно, вперехлест били пулеметы — словно в лихорадочном ознобе стучали железные зубы…

Воздушные свалки истребителей виднелись выше, ниже, дальше и ближе. Чертили дымными хвостами сбитые самолеты, люди на улицах, на крышах, на балконах испуганно тянулись кверху: пытались разглядеть, свой падает самолет или чужой.

А за городом все еще били зенитные пушки, старались преградить, не допустить…

Люди на улицах останавливались, подымали головы, смотрели из-под ладони, потом шли своей дорогой, ко всему привыкшие, на все готовые. Как всегда, нетерпеливо звонили трамваи, громыхали изношенные грузовики, тяжело ворочались заводы. Иногда падала, взрывалась бомба, на минуту заглушала звуки воздушного боя, гудки паровозов и перестук колес…

А люди шли, ехали, стояли в очередях, и казалось, не было в мире ничего, что могло бы вывести их из железного ритма прифронтового города.

В полдень еще никто не знал, что через два часа Сталинград станет фронтом.

По улицам тянуло дымом, пожарищем, но все так же милиционеры на перекрестках стояли непреклонные, строгие; и газированной водой с сиропом торговали, и билеты на дневные детские сеансы продавали, и герой Хользунов на каменном постаменте стоял все так же твердо, как день, как год назад…

Как всегда.

Человек на одной ноге, на деревяшке, макал в ведерко кисть, кидал на забор размашистые буквы:

«СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ЗАХВАТЧИКАМ!»

А до собственной смерти оставалось ровно два часа. Но если б даже знал об этом, он все равно писал бы и писал эти буквы, эти слова… Потому что повоевал… Потому что был сталинградцем. Потому что был еще жив.

Пошел третий час пополудни. В кабинете первого секретаря обкома началось заседание городского комитета обороны. Через открытые окна врывался вой самолетов. Чуянов говорил неспешно, словно щупал каждое слово:

— Заводы взрывать не будем. Эвакуировать только раненых, женщин и детей. По приказу командующего фронтом второй танковый корпус занял оборону в районе станции Гумрак. В течение суток мы должны закончить сооружение уличных баррикад, — прокашлялся, медленно повел головой — оглядел каждого. Члены городского комитета обороны молчали. Чуянов трудно перевернул слова: — Объявляю город на осадном положении.

Длинно, безостановочно зазвонил телефон. В кабинет ворвалась пулеметная дробь и басовитый гул самолета, под самым окном бухнула и зачастила скорострельная пушка…

Телефон звонил, точно объявлял тревогу. Было похоже — человек у аппарата, на другом конце провода, сейчас задохнется.

Секретарь обкома не ждал хороших вестей, он был готов к самому плохому, и все-таки — словно кулаком под дых:

— Немцы на Сухой Мечетке! Вижу немцев!..

Телефонная трубка тяжелая, неподъемная. Чуянов сел:

— Не может быть!

Он хотел, чтоб этого не было. Что угодно, только не это.

— Не может… — повторил Чуянов.

В открытые окна давило слитным гулом. Отдельных моторов не было слышно, и даже казалось — гул идет, растет и ширится из-под земли; оттого шаткими сделались каменные стены…

В лихорадочной спешке били зенитки, в горячечном разбеге захлебнулись пулеметы…

Секретарь обкома решительно поднялся, крепче перехватил телефонную трубку:

— Слушайте!

Пол, стены, потолок потянулись кверху, навстречу страшному и неотвратимому… Адский грохот… Свист я грохот.

А-а-а!..

Бомбы упали, накрыли… Земля приподнялась и рухнула.

А-а-а!..

Навстречу «юнкерсам», навстречу бомбам рвались тревожные гудки заводов, лесопилок и паровозов. Гудели, звали, требовали сирены противовоздушной обороны.

Чуянов ладонью отер лицо, повторил громко:

— Слушайте!

На другом конце провода ответили спокойно:

— Да, слушаю.

— Поднимите по тревоге истребительные батальоны и отряды народного ополчения! Вы слышите? — по тревоге!

— Слушаюсь.

— Прикройте город с севера по рубежу Сухая Мечетка. Вас поддержит учебный танковый батальон. Выполняйте! — И повернулся к членам комитета обороны. Махнул рукой, хотел разогнать известковую пыль. — Соедините меня с полковником Сараевым.