Пётр Селезнёв - Южный крест

— Вот сейчас фриц даст нам жизни!

Другой отозвался устало:

— Брось, не каркай.

Первый засмеялся:

— А вот погляди…

Бомба легла рядом, дверь бухнула, затворилась, огонек в снарядной гильзе опять погас. Рядом с Веригиным кто-то вполголоса ругался. А дверь снова распахнулась. Андрей не знал, докладывать иль не докладывать…

— Реутов! — еще раз позвал командир полка.

Реутов, Реутов… Ах да, из политотдела дивизии.

В душе капитана Веригина поднималась досада: приходят, учат… Как будто он курсант. Вон, стрелять некому. Прислали бы человек двадцать…

Неподалеку, Андрею вдруг показалось — возле самой двери, надсадно била скорострельная зенитка. К одному прожектору прислонился другой… Слепились, перекрестились… И снова разошлись, зашарили по низким брюхатым тучам.

Еще одна бомба упала… В дверной проем было видно, как потянулись вверх синеватые трассы.

И снова нудный гул самолета…

— Товарищ комдив, первый батальон триста тринадцатого полка обороняется на участке железный мост — будка путевого обходчика! Передний край проходит по железнодорожным путям! Последние двое суток батальон из боя не выходит, активных штыков семьдесят, ротных минометов четыре…

— Подожди, — сказал полковник Добрынин, — не за тем пришли. Вот командир полка говорит, что за последние сутки ты не потерял ни одного человека…

— Ни одного, товарищ комдив.

Через открытую дверь было видно, как загорелся деревянный лабаз. Желтоватый огонь выхватил из темноты зубец каменной стены, верхушку телеграфного столба с оборванными проводами и что-то еще, причудливое, непонятное.

Далеко, за Волгой, ударило тяжелое, должно быть двухсотмиллиметровое, а тут, рядом, сделалось вдруг тихо, словно все затаились, проглотили язык.

— Да закройте же дверь! — сердито сказал Добрынин. — Какого черта!..

Дверь захлопнули, сразу сделалось душно, резче, острее запахло керосиновой гарью. Капитан Веригин услышал чужое напряженное дыхание и вне всякой связи подумал, что вот он надеется на начальство, а командир полка и командир дивизии пришли к нему, к солдатам, потому что надеются на них…

— До этого теряли, а в последние сутки — нет? Почему же?

За спиной у Веригина чиркали зажигалкой, подполковник Крутой дышал в самое ухо, а командир дивизии подступил вплотную…..

В одну минуту разбухла досада: там, в штабах, в тишине — великие замыслы, сложные расчеты, исторические параллели… Наука. А тут, на передовой, солдаты сами… Присунулись к немцам — можно жить.

— Веригин, ты что, язык проглотил? — сердито спросил командир полка.

— Посветите сюда, — приказал Добрынин, словно хотел разглядеть медлительного комбата.

Кто-то зачиркал спичкой. Фитиль загорелся. Чья-то рука протянула бронзовую гильзу. Веригин опять увидел командира полка, командира дивизии в каске и с автоматом, еще двоих или троих, незнакомых…

— В последние сутки в батальоне потерь нет потому, что ушли от воздействия авиации, артиллерии и минометного огня противника!

Сказал громко, четко, точно решил, что после этого говорить уже не придется.

— Куда ушли? — спросил Добрынин.

— К немцам, товарищ комдив! Кое-где закопались совсем рядом.

— Ну?..

— Вот красноармеец Коблов из первой роты говорит — как у Христа за пазухой теперь. Позвольте, он доложит.

На квадратном лице подполковника Крутого были написаны недовольство и любопытство.

— Коблов? — спросил командир дивизии. И осторожно приподнял козырек каски, точно она мешала ему разглядеть солдата.

Коблов хотел сделать шаг, но было слишком тесно — только выставил вперед свой огромный сапог.

Полковник Добрынин протянул руку, сказал:

— Здравствуй. Рад видеть живым, здоровым.

Удивительное дело: Коблов был точно таким же, как тогда, за баранкой, как в дни окружения, — безулыбчивым, строгим, небритым. Щетины на лице ровно столько, сколько тогда. И глаза, и руки… Словно не было ни Харькова, ни отступления до самой Волги. Вроде бы сломаться должен человек, измениться… А он все такой же.

Полковник Добрынин тиснул большую жесткую руку, ощутил чужую неподатливую силу, сказал:

— Рад видеть. Иной раз думаю: если Коблов жив-здоров, будет все хорошо.

— Хорошего чуть, — сказал Коблов.

— Чуть, — согласился Добрынин. — Я говорю — «будет». Раз мы с тобой живы…

Засмеялся. Нехотя, скрипуче. Тут же оборвал смех, глянул на Коблова внимательно, как будто хотел найти в лице солдата новые черточки. Однако новых черточек не было, и он, словно решив, что сомнения излишни, кивнул:

— Если Коблов жив и воюет, значит, все в порядке.

Тот переступил с ноги на ногу, коснулся плечом Веригина, подался в сторону:

— Таких, как я, много, товарищ комдив.

Добрынин кивнул:

— Много, — расстегнул пуговицу на воротнике гимнастерки, оглянул тесно набившихся людей, низкий сводчатый потолок, насупился: — Так вот, значит, дошло до меня… Что вы тут с немцами съякшались, обедать к ним ходите…

У капитана Веригина плечи потянулись кверху:

— Товарищ комдив…

— Я все знаю, капитан. Опустите руку. Коблов, это кто придумал — к немцам за обедом?..

— За ужином, товарищ комдив, — и Коблов, легонько отстранив плечом капитана Веригина, сделал шаг вперед. — Мы, значит, подсватались к ним вплотную, слышим весь распорядок. И говор слышим: «Брот, зуппе…» Слышим, как гремят фрицы котелками. А есть хочется, товарищ комдив. Все сухари да концентраты… Ну, командир роты вызвал пятерых охотников…

— Как фамилия командира роты?

Веригин вытянулся:

— Лейтенант Агарков, товарищ комдив, — и, видимо намереваясь заступиться, защитить, прибавил: — За бой на высоте сто тридцать семь награжден вторым орденом.

И глянул на Крутого. Точно искал поддержки.

Крутой сказал:

— Боевой командир. Только мальчишка еще.

Добрынин фыркнул: хорош мальчишка. А капитан Веригин вдруг подумал, что, пожалуй, все обойдется. Если не знают, что Агарков сам лазил в немецкие окопы, обойдется.

— Дальше, — приказал Добрынин, продолжая разглядывать Коблова.

— Что же дальше… Смерклось, значит, затихать стало. Слушаем. Ага, загремели котелками, засуетились… Принесли, значит. Ребята поползли. А расстояние какое там? Нет ничего. Остальные, понятно, изготовились…

— Охотников — сколько?

Коблов огляделся. На него смотрели молча, словно бог весть что рассказывает.

— Пятеро охотников.

— Командир роты — шестой?

У капитана Веригина екнуло под ложечкой: пропал.

— Командир роты — шестой, товарищ комдив.

И замолчал. Чего, собственно, рассказывать?

— Ну, ну, — поторопил Добрынин.

— Вот все, товарищ комдив. Свалились к ним в окопы, маленько постреляли там… И — назад. Немца одного прихватили…