Пётр Селезнёв - Южный крест

Курсанты хвастали друг перед другом своими «внеклассными» успехами, рассказывали пикантные, а то и просто пошлые подробности. Андрей знал, что все они врут, дают волю воображению. Хотят выглядеть хожалыми. Исключение составлял Юрий Сотников. Он был на два года старше Андрея, обладал завидной способностью пить водку и не хмелеть, поговаривали, что Юрий успел побывать женатым, что его представляли к правительственной награде… Но сам Юрий никогда ни о чем не рассказывал. Он был сдержан, молчалив, среди однокашников выделял одного Веригина. Восторгался гимнастическими способностями Андрея, отличной стрельбой. А Веригин завидовал Юрию: большой, в плечах широкий, лицо — как у римского гладиатора.

Как-то Андрей сказал:

— Тебя надо выпустить полковником.

Юрий ответил:

— Буду и полковником, — подумал, прибавил: — Через восемь лет.

Потом Андрей долго думал: почему — через восемь?

Однажды Юрий пригласил:

— Сходим сегодня? У меня тут есть одна… А у нее — подруга… По-моему, вполне порядочная. Ты как?

Плеснуло холодком, залило с головы до ног. Сказал неожиданно для самого себя:

— К порядочным не ходят, — испугался собственной категоричности, прибавил: — Я так считаю.

Юрий смотрел пристально, строго. Потом улыбнулся:

— Это ты, брат, из книжки… Может и хорошая книжка… Только порядочные женщины, они, в общем-то, как все. Так пойдем? Я, понимаешь, не могу без этого.

В тесной чистенькой квартирке их встретила молодая женщина с тихими, печальными глазами. Андрею показалось, что смотрит она снисходительно, выжидательно, словно верила и не верила… Словно пыталась угадать, что же будет дальше?..

На столе бутылка водки, малосольные огурцы и сосиски. Коробка папирос и букетик цветов.

Юрий шепнул:

— Сейчас придет.

В комнату вбежала десятиклассница (Андрей как увидел, так и решил: десятиклассница), тряхнула черными кудряшками, раскатилась беззаботным смехом:

— Ой, как хорошо! Так хочется есть, просто ужас!

И только после этого поздоровалась. Повернулась к подруге, сказала:

— Твои знакомые все такие красивые…

И тут же заговорила о своем муже, какой он умный, талантливый… Конечно, она не годится ему в подметки, поэтому бросил. Завербовался и уехал на Дальний Восток.

Верочка храбро выпила водки, вкусно ела и, не обращаясь ни к кому, продолжала рассказывать о своем муже.

Потом остались вдвоем. Она допила чей-то остаток, обняла Андрея и стала целовать. Сказала:

— Подожди, я окно зашторю.

А после опять рассказывала о муже…

Когда Андрей посмотрел на часы, Верочка, точно стараясь обличить, спросила:

— Еще придешь?

И затихла в ожидании.

Андрей признался:

— Не знаю.

Верочка повздыхала:

— Каждый вот так: один раз придет — и до свидания. Наверно, я какая-нибудь не такая…

Андрей сказал:

— Ваш муж, должно быть, хороший парень…

Верочка украдкой вытерла глаза.

Андрей ушел с чувством виноватости и опустошенности, как будто его в этот день обокрали, отняли самое дорогое, что принадлежало только ему и никому больше, что мог, однако, подарить, чем способен был осчастливить… Теперь ничего не осталось. Словно драгоценный камень, который берег, на который надеялся, рассчитывал, оказался осколком бутылочного стекла.

В глазах Андрея женщина упала.

А Юрий сделал удивленные глаза:

— Чего ты, собственно, хочешь? Поверь, все они такие.

На душе сделалось нехорошо. Покачал головой, сказал:

— Не думаю.

Потом дорогу перешла еще одна… И опять было не то. Может, Сотников прав? Но верить не хотелось. Есть же на свете целомудрие, любовь?..

После Харькова, когда ушли за Оскол, он встретил девушку…

В хуторе Грачи, через который вел остатки батальона, заглянул в уцелевшую избу, позвал:

— Живые есть?

К нему вышла девушка, статная, высокая, заплаканная. Глянула доверчиво, пригласила.

— Заходите. Пожалуйста.

Глаза были в полукружьях синевы, а губы полные, свежие, нетронутые. И вся она была удивительно похожа на ребенка, безвременно повзрослевшего, успевшего даже постареть.

— Заходите, — повторила она, — я покормлю вас. А хотите — ночуйте. Пожалуйста, ночуйте, — и вдруг, точно испугавшись собственных слов, захлебнулась скороговоркой: — Останьтесь, прошу вас. Я боюсь одна, не могу. Иль бойцов пришлите. Я маму вчера похоронила. Совсем одна…

Дело было к ночи, солдаты валились с ног. Андрей обрадовался, заторопился:

— Вот спасибо. Я как раз хотел просить о ночлеге. Если можно, мы — втроем…

Потом ужинали. Хозяйке было девятнадцать лет. Она ничего не ела, рассказывала о своей семье, как хорошо, дружно жили… А вот уже осталась одна: отец и двое братьев на фронте, вчера похоронила маму. Сама закопала. Потому что взрослых в селе не осталось, помочь некому.

Девушка рассказывала тихо и вроде бы даже спокойно, а по щекам то и дело сбегали крупные, похожие на градинки, слезы.

Грехов и Михаил Агарков уснули сразу, Андрей с Нюрой просидели на крыльце до рассвета. Семен Коблов стоял в карауле, проходил мимо, сказал:

— Товарищ комбат, уснули бы…

Сказал с отеческой сердитостью, ему было жаль своего командира, потому что путь предстоял трудный, дальний — прибавь, господь, силушки.

Но странное дело: Андрей не чувствовал себя даже утомленным. Двое суток мечтал выспаться, а тут — куда сон девался… Сидел, слушал, с робким замиранием ловил чужое близкое дыхание… Каждое слово было дорогим и милым, каждое слово было необыкновенным… Он вдруг почувствовал, понял, что ему давно не хватает вот этого тихого голоса, этих вот слов…

Нюра замолчала. Андрей не сразу понял, что произошло, но сделалось беспокойно. Потом испугался: что, если не скажет больше ни слова? Она спросила:

— Вы, конечно, женаты?

Андрей испугался еще больше:

— Что вы! Я и в мыслях не держал.

Торопясь, словно стараясь убедить, в чем-то разуверить, рассказал о матери, о соседях, о том, как учился в школе, как поступил в военное училище… Обо всем. Только о войне говорить не стал.

На рассвете, когда батальон построился и младший лейтенант Агарков доложил об этом, Андрей признался Нюре:

— Мне так хочется встретиться с вами еще. Вот только загадывать сейчас нельзя.

Батальон выходил за околицу, Нюра и Андрей все еще стояли. Она сказала:

— Вы знаете, у меня ничего еще не было. Ну вот совсем, совсем… Только в школе, в седьмом классе, один мальчишка записки мне писал, — подняла голову, придвинулась вплотную. Андрей увидел широко раскрытые, налитые то ли ужасом, то ли мольбой глаза… И слезинку на щеке… — Я буду вас ждать. До конца войны. Ладно? Только скажите, ладно? Я буду ждать. И буду думать о вас. Каждый день. А вы, когда кончится война, придете. Ладно? Только вы не забудьте…