Пётр Селезнёв - Южный крест

Агарков остановился, спросил:

— В котелке-то — наварили?

Шорин встал, но будто бы не сделался выше — настолько был широк в плечах. Опустил руки по швам, не сказал ни слова. Анисимов поднял голову и, продолжая набивать диск, заговорил, зачастил добродушной скороговоркой:

— Водица в котелке-то, товарищ лейтенант. Из кранта течет. На втором этаже нету, а на первом — течет. Испейте. Водица — первый сорт.

— Танк кто разбил? — спросил Агарков. Анисимов отложил полный диск, глянул на Шорина.

Мимо солдаты пронесли то ли раненого, то ли убитого… Агарков спросил:

— Кого это!

Один нехотя ответил:

— Младший лейтенант Грехов.

— Жив? Сейчас приду.

Солдаты несли осторожно, хмуро. Тот, что нес в ногах, сказал другому:

— Голову поддерживай.

Анисимов проводил солдат сочувственным взглядом, повернулся к командиру роты:

— Танк, оно, значит, — бес его знает… Коблов гранату кинул и Шорин вот… Лихарев до двух разов стрелял. Может, Коблов… Потому как ему ловчее было.

— Я думаю, что Лихарев, — неохотно сказал Шорин. — Танк изнутри загорелся.

Подошел Коблов, и лейтенант Агарков будто впервые увидел, какой он большой, как много, должно быть, в нем заматеревшей силы…

Коблов протянул развязанный вещмешок, сказал:

— Открой тушенку. И пачка галет… Вынимай, чего там еще.

Анисимов принял мешок, заглянул в него, цокнул языком:

— Доподлинно, скоромный день ноне.

— Скоромный, — покашлял Коблов. — Фрицев наваляли… Лихарев сказал — сорок человек.

Агарков спросил:

— Он где, Лихарев?

— В подвальном окне дот себе устраивает. Сейчас придет. Водочки нет? — глянул на Агаркова, вздохнул: — Извините, товарищ лейтенант.

— Водочки нету, — Анисимов вздохнул с сожалением. — Вино есть. Цельная канистра. Только негодящее вино, немецкое. У нас в деревне квас лучше.

— Давай сюда, — угрюмо сказал Коблов. — Трофеи надо применять, — помолчал, поправил ломоть хлеба на тряпице, спросил: — Весь тут?

С немецкой стороны прилетел, прохлюпел снаряд, разорвался поблизости. Все подняли голову: никого не задело? Анисимов сказал:

— Рано. Они сейчас, доподлинно, обедать должны. У них — порядок.

Опять бухнуло, опять проворчало вверху… Снаряд разорвался с другой стороны дома, Шорин махнул рукой, засмеялся:

— Какой-то психует, — и поднял глаза на Коблова: — Хлебушек — точно — весь.

— Лихарев придет, у него — сайка.

— Живем.

— Вот прокопаем ход сообщения, все будет нормально, — пообещал Агарков.

— Копаем, копаем… — повздыхал Анисимов. Он открыл жестяную банку мясных консервов, нож протянул Шорину — Спрячь. Я говорю, все копаем… Круг Сталинграда вон чего накопали. А он пришел и сел в наши ямки. Теперь — выковыривай.

— Ничего, выковырнем, — тихо пообещал Шорин.

— Известно… Да только обидно.

— Возьми напиши Паулюсу — мол, так и так, нехорошо: мы копали, а вы сели.

Агаркову не хотелось разговаривать, ему хотелось только выспаться. Знал, что уснуть можно лишь днем. Если немцы не будут атаковать еще. Но атаковать, должно, будут. А ночью — копать. И минировать. Как минировать, Агарков не знает — площадь выложена камнем. И копать нечем.

Уснуть бы… Вот только посмотрит, что там, в подвале. А потом уснет.

Анисимов сказал:

— Куда же вы?.. — подкрепимся чем бог послал.

— Нет, пойду. В подвал…

— А… — догадался Анисимов. — Гражданских уже прибрали. Вот Грехов только…

Анисимов махнул рукой, отвернулся.

— Пойду, — для чего-то опять сказал Агарков. — Вы глядите. Хоть и обеденное время…

— Не сумлевайтесь, — заверил Анисимов. — Вот перекусим толечко. Пять минут.

Шорин подтянул канистру, налил в котелок:

— Хлебните.

Агарков приложился. Тянул кислое вино, чувствовал, как вяжет во рту. Выпил, сказал:

— Спасибо.

Анисимов сморщился в улыбке:

— На здоровье, товарищ лейтенант.

С немецкой стороны застучал пулемет. И над самым ухом: «Цвик, цвик…» Агарков сказал еще раз:

— Глядите. — Подумал, приказал: — Обнесите всех.

И пошел. Из подвала, навстречу, поднимались те, двое… Лейтенант Агарков спросил:

— Ну?..

Один посторонился на лестнице, ничего не ответил, другой махнул рукой:

— Да что там…

В углу горела, чадила керосиновая лампа, без стекла, под ней, на полосатом матрасе, лежал Мишка Грехов. Грудь, спина укутаны бинтами. Он не стонал, казалось, не дышал. Боец Пронин, которому лейтенант Агарков приказал быть по совместительству санитаром, сказал:

— Ребра торчат. Может, только ребра задело… Тогда выживет.

Лейтенант Агарков опустился на колени:

— Миша, ты как?

— Ничего, — прошептал Мишка. — Все время пить хочу.

— Вина хочешь? Вот только можно, нет ли?.. А знаешь, о тебе командующий справлялся. Дескать, как он там?..

Мишка осторожно вздохнул, пошевелился:

— Наверху оставь только наблюдателя. Перед домом, на ровняке, два смотровых колодца. Станковые пулеметы вынеси туда. Из подвала проходы к ним… Ты слышишь? Все огневые точки надо вынести.

Голос оборвался, точно накрыло беспамятство. Лейтенант Агарков приложил руку к Мишкиной голове. Мишка тихо сказал:

— Я ничего. Сил только нет.

Его клонило в знобливый сон, голос Агаркова доходил издалека, был чуть слышен.

Командующий… А что командующий? Вон дождь пошел. Теперь бы под крышу, да соломки постелить… Котелок горячих щей…

Кругом только дождь… Непроглядная ночь. Кони тянут бричку не быстрей и не тише, фыркают, встряхиваются… Копыта вязко чавкают, в передке что-то постукивает, вот-вот сломается. «Но — иди — но-о…» Мишка понукает коней, хочет крикнуть громко, хочет дернуть вожжами, но голоса нет и сил нет. Потому что лежит больной. А рядом сидят мать и сестренка Любка. Мать седая, старая, как бабка Филимониха, что на краю села. На шее у нее, на крученой веревочке, висит немецкий Железный крест. Да нет же, это обычный деревянный крест. Вон гвозди видны. А сосед, дядя Никанор, бьет, стучит молотком, сколачивает еще один. Мишка не видит Никанора, однако знает: он. И что крест сколачивает, знает. А Любка сидит нарядная и красивая, кончила школу, стала акушеркой. Только зачем это — акушеркой? — бабы умеют рожать сами.

Дождь льет и льет, вода течет за воротник, по спине. Это потому, что крыша — совсем худая. Спина у Мишки мокрая, вода размывает спину, ему сделалось больно… Над головой, над крышей раскатился гром, дождь пошел проливной. А Любка сидит в цветастом платье с оборками, брови высокие, губы яркие…

— Миша, — сказала она, — немцы атакуют.

Мишка увидел подвальную стену, слабый свет коптилки; услышал минные разрывы, вой самолета и треск автоматов… Подумал: «Это плохо, когда во сне видят нарядными. Не к добру. И кресты… К чему бы это?»