Александр Соколов - Пацифист. Берта

А меня опять в жар кинуло, как увидал я ноги Эльзины стройные, из-под плаща до бедер открывшиеся…

Но и ребята мои, смотрю, глаза растопырили, носами засопели. Вот оно, существо наше мужиковое! Вот она, напасть на нашего брата обаятельно женская!..

Наконец Берта поднялась, что-то поросякнула, и мы двинулись в путь. Опять Вилли брел впереди, Паша и Резо по бокам бегемотихи, а я с Эльзой сзади. Только коляску теперь везла она одна. Что-то такое мешало мне приблизиться к ней, взяться за поручни. А она шла такая гордая, такая недоступная, как артистка какая знаменитая. И даже коляска эта дурацкая, которая скакала перед ней на ухабах, не мешала ее плывучей поступи.

А я шагал сбоку, украдкой бросал на нее взгляды и думал о войне. О том, как напрочь разделяет она людей, как гонит любовь, как холит ненависть и жестокость…

Я ведь почему вам в таких деталях повествую?

Много было в моей жизни историй, а иногда и просто расчудесных. Но эта, бегемотская, особая. И запечатлелась в памяти столь отчетливо, столь выпукло, что порой даже страшно становится от какой-то очевидности ее, немеркнущей, однако же, с годами. Ей-богу! Я ведь наперед знаю, как все будет, чем все кончится, но всякий раз раскручиваю эту историю по минутам-часикам, а ощущение таковское, что все это происходит на глазах…

Тут как-то, года три тому назад, рассказал я ее одному газетчику - налетел, помнится, кавалерийским наскоком на наше предприятие, как раз в канун Девятого мая. Ну, думаю, запишет, причешет, подправит да и тиснет на радость нам, дуракам-читателям! А я в таком разе наконец-то, глядишь, и отрешусь напрочь от истории этой неправдоподобной, которая, видит бог, не один год душу мне мотает.

Куда там! Этот газетчик прослушал все, даже восхищнулся необычностью, но записать наотрез отказался. «Я,- говорит,-не сумасшедший, чтобы в святой День Победы нашей о какой-то случке бегемотов повествовать».

Как будто тут дело в бегемотах!

Так она, история эта, при мне и осталась. И жжет по-прежнему душу-то печалью…

Ладно, кончаю отступаться! Пошли дальше по дороге, как пишут в книгах, этой гугенотской.

Ну, еще два привала прошли по образу и подобию первого, уж рассказанного - бегемотиха сперва сворачивала с шоссейки, потом плюхалась в лужу, потом жрала неторопливо, а мы костерик разжигали. После не без труда подымали Берту из лужи и шлепали дальше. Так и не заметили толком, как день к концу пришел…

И очутились мы к ночи в месте, однако же, заранее по карте запланированном. В замке старинном. Только владельцами брошенном.

Говорила Эльза, что владельцы поместья этого - какие-то там бароны! - якшались очень тесно с заправилами фашистского рейха. Поэтому и сдуло их ветром.

Но замок, столь роскошный - только в кино такое и увидишь! - как стоял во все времена, так стоять и остался. Разве что чуть кое-где стены его раскрошили снарядами…

Нет, какие-то там мирные немцы во дворовых флигелях все же копошились. Так что появление наше, бегемотское, близ башен готических было отмечено необыкновенным групповым глазением всех в изумлении сбежавшихся!

Первые этажи пятибашенного этого красавца занимала малочисленная комендантская команда. Мы ведь и объявились-то спустя всего трое суток, когда основные ударные части прошли здесь с боями. Но прошли столь стремительно, что второй эшелон, - там, резервы, тыловики, комендатура базовая - не успевал за наступлением. Тем более что ударная группа войск прошла даже чуть стороной.

И разместили нас на втором этаже, а бегемотиху - не без труда! - загнали на ночь в винный полуподвал.

И смех и грех - пришлось долго упрашивать тамошнего капитана, коменданта новоиспеченного, чтобы он выставил, значит, близ Бертиной опочивальни часового. Помнится, капитан ругался истошно и все грозился позвонить командованию, но часового все же выставил.

А мы после ужина - заметьте, Вилли уже не отказывался!- разбрелись по отдельным комнатам.

…Сейчас мне даже на минуту трудно представить себя в баронской этой кровати! Роскошная такая была- не то что эта больничная! - с резной позолотой спинок, со всеми этими простынями прозрачными, по-душками крахмальными, одеялами наиатласными… А главное - необъятная, как ринг борцовский какой.

Я сперва никак себе места не мог найти - ну, точки расположения, что ли. То сбоку приткнусь, то по центру лягу, то диагонали испробую. Все как-то неуютно! Потом на потолок высоченный глянул пристально - елки палки! А там… сцены различные из греческой жизни. Ну, которая в древней древности протекала.

Тогда-то знал я об этих допотопных греках весьма понаслышке. Эго сейчас только про Древнюю Грецию и слышишь - хоть по телевизору, хоть по радио, хоть от Райкина…

Так вот сцены эти различные - все про любовь исключительно! Сплошь и рядом объятия, поцелуи, а подчас и непристойности явные. И верите ли, почти каждая гречанка в изображении на потолке напоминала мне чем-то Эльзу - то своей белокуростью, то улыбкой загадочной, то поступью отчасти надменной. А одна картинка…

Там у ног какого-то важного, видать, грека стояла в своей бесстыдной изогнутости молодушка, весьма аппетитная. И тоже, как Эльза перед бегемотихой, на четвереньках спину выгибала. Помнится, все никак глаз отвести не мог от гречанки этой податливой…

Еще, конечно, будоражила меня, мысль, что совсем рядом, буквально за стенкой, в соседней, то есть, спальне баронесской, раскинулась Эльза на подобных кружевах и небось сны первые свои, немецкие, уже видит…

Только стал я, переволнованный, наконец засыпать, как вдруг слышу за стеной какие-то глухие удары! Словно кто-то, аккурат в мою стену, что справа от меня, что-то бросает, весьма весомое.

Я сперва со спокойствием отнесся. Потом меня озарило: там же Эльза как раз! А вдруг?..

И вспомнил я адъютанта. Он меня официально предупредил, чтобы я за своими немцами присматривал и в обиду их не давал, поскольку уже были случаи, когда убирали из-за угла прислужники фашистские честных граждан немецких - по подозрению в сотрудничестве с нами.

Оделся я в доли минуты, как по тревоге. И стремглав в коридор, а уж из Эльзиной спальни не только шум слышится, но и голоса повышенные раздаются.

Я пистолет в руки - и в дверь!

А там…

…Там на этом постельном ринге Паша катается в обнимку с Эльзой! И все чего-то ей хрипит-шпрехает, а она, царапаясь как кошка, никак не может вырваться из объятия его железного…

- Что я мог сделать? Я себя уж не помнил.

Только и крикнул: «Отставить!»

Паша отскочил как ужаленный. А Эльза?..

Эльза так и осталась лежать - смятая, растерзанная, полуодетая…

Вернулся я к себе.

Так, не раздеваясь, в гимнастерке и сапогах, завалился на кровать баронскую.