Александр Соколов - Пацифист. Берта

И расписал такое, что, если поверить, Кострову нашему уж давно было бы пора памятник-да не один!- воздвигнуть на местах всех его неслыханно героических десантов.

И чего только там не было в этих описаниях!

И десанты с горящих самолетов, и глубокие атакующие рейды по тылам противника, и коварные переходы аж по дну озера в специально приспособленных для этого противогазах, и вывод целого лагеря военнопленных к своим, когда наши-то предстали в форме немецкой, и даже пленение генералов немецких…

И мысль при этом проводилась значимая: что, мол, действия этой группы майора Кострова оказывали-де самое что ни на есть явное воздействие на исходы иных масштабных сражений.

Ну, как водится, скушали мы этот номер. Прошка Жидков вскорости квартиру еще более новую получил. А у нас закралось: а шут его знает? Может, и в самом деле все так по жизни военной случалось? Может, оттого и пребывает в такой гордой недоступности наш директор, что заслуги его, столь героические, всенародно не оформлены?

Немного и прошло, как рассказик этот Жидкова вдруг подхватывает одна газета, потом другая, третья.., И пошло!

В свете этих событий назревает встреча чудом уцелевших героев. А уж их иначе чем «костровцами» и не нарекают!

Какой-то доктор каких-то наук за эту встречу и взялся. Собрал-таки со всего, что называется, света: человек семь всего и оказалось в наличии к тому времени. Но народищу в зале нашего Дворца культуры - а он у нас почище, считайте, иного театра академического!- собралось предостаточно. Не то что сидели - стояли в проходах!

Тут же, как водится, и журналисты, и кинокамера стрекочет, и фотографы бегают.

Началась, помню, встреча торжественно. На сцене за красным столом, стало быть, «костровцы» и сам Костров…

Слова полились хорошие. От коллектива выступили. Пионеры тексты заученные отбарабанили.

Только вдруг, чуть позже, один из семи этих уцелевших, достает фотографию и показывает ее своим боевым товарищам.

Их словно током пробило!

А на фотографии этой кто-то по фамилии - не помню уж отчетливо - то ли Окунев, то ли Окунин?

С этого момента только про него речь и шла - про Кострова наши герои как забыли!

Оказывается, этот Окунев - черт ее, или все же Окунин? - и был истинным героем! То есть, все подвиги, которые приписал Прошка нашему директору, совершил как раз он!

Еще бы не святотатство?!

К слову, после нехорошо вышло: Костров все свалил на трепача этого многотиражного, а Жидков, напротив, упирал на директора: дескать, он про истинного героя слова-де не сказал…

Костров, конечно, тоже не лыком шит - война есть война. Но тут как-то само собой выявилось, что все же больше сидел он за линией фронта, но только по нашу сторону. Нет, раза два-три с десантом ходил в тылы врага. Но чтоб так, как в газетах расписали? Этого не было…

Видите, как у нас нередко получается? Если уж возвеличиваем, так без меры ответственной. А главное - переоцениваем, значит, одних за счет других, которых недооцениваем…

Лично я против всяких преувеличений. Тем паче «разумных», о которых мне пела учительница моей внучки.

Сталинград, он и есть Сталинград.

Или там оборона Москвы и Курская дуга. И как ни крутите, нечего в этот ряд ставить ту же Малую землю…

Вот, помню, была книга такая - «Огненная земля». Первенцев, что ли, автором ее значился? Кажется, он…

Так вот, он написал ее, исходя из документов. В предисловии так на это и упиралось!

Ну, что лишний раз трепать? Земля эта Малая - сущий ад кромешный и был! И всякий, кто сражался там, - мало сказать, что герой…

Но никаким заезжим полковым комиссаром там, в книге этой доскональной, и не пахло. Может, посему ее и забыли напрочь, когда стали в связи с Брежневым про Малую землю писать книжки, песни, создавать там кинофильмы разные?

Но даже если и был он там три дня, в этом кромешном аду, что из того? Ведь он комиссаром был, а для всякого комиссара смелость сама собой разумеется. И почему героическая история малоземельцев должна начинаться и кончаться с его именем?

Но ведь начиналась и кончалась…

А раз так, значит, историю можно и подправить, и припудрить, и подписать. И возвеличить кое-кого искусственно. И возвести в ранг героя…

Н-н-нет! Я против всяких преувеличений - и больших, и малых!

Тем более у нас-то? В России? Когда нам героев-то недоставало? Так чего ж нам придумывать иного?

Вы и сейчас возьмите: только оглянитесь вокруг - если кто и не герой, так будет в нужный час, когда его совесть русского человека призовет! Обязательно будет.

Но все же учительница эта не идет из головы…

Воспитатель подрастающего поколения: «Были на войне и не воевали! Не педагогично!»

А? Вот откуда вранье начинается…

Но я-то считаю, был на войне.

И стрелял. И от пуль пригибался. И горя хлебнул.

Ведь все же вышла мне эта бегемотская история, как и говорил полковник, не прогулкой вовсе, а истинным боевым крещением…

…Поначалу все шло очень даже распрекрасно. Как из замка вышли мы, двинулись по шоссейке, стали хоть, к радости нашей, машины, техника разная нам навстречу попадаться.

Ну, тут, конечно, без заминок на дороге не обходилось, потому что всякий встречный при виде живой бегемотихи отчасти торопел. Машины с прицепами или пушками тормозили, мотоциклы моторы глушили, а пешие и вовсе стадом окружали нашу зоопарковую процессию. И все с вопросами: как так? откуда? почему? да неужели ж?..

Очень поднимали мы настроение и без того победное этим своим видом несусветным!

Но нам с Эльзой было не до всего этого! Шли мы опять рука об руку, с коляской громыхающей, в отрыве от бегемотской шеренги. Только теперь Эльза уж и не скрывала язык свой русский, очень все же коверканый. И как могла, меня пытала, да и о себе ведала.

Вот ведь что это такое - первая любовь! Мне было с ней, с моей Эльзой, так хорошо: с душой-то поющей, головушкой одурманенной, с сердцем, нежностью переполненным…

Видно, мои ребятки обо всем догадались - брели чуть понурые, в молчании, чуть даже впереди бегемотихи. И совсем не оборачиваясь на наше возбуждение разговорное, смех нередкий…

Так что на привале никто не удивился, когда после кормежки бегемотихи Эльза вдруг потянула меня в лес. Даже Билля остался невозмутим: как сидел жующий у костерика, так глазом и не повел в нашу сторону.

В лес мы уж не вошли - вбежали!

Сквозь зеленеющую сеть из веток над головами - что ваш купол Планетария! - синело небо.

И тишина стояла какая-то неестественная, таинственная даже… Порхали только птицы, потревоженные нашим вторжением. И хотя ноги уходили в набухший водой мох и бежать было непросто, Эльза мчалась впереди меня точь-в-точь как лань какая! Прыгнет с кочки на кочку, обернется, хохотнет раз-другой, тряхнет своим блондинистым простоволосием - и снова за деревья!