Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

Пес хотел вскочить. В нетерпении откинул назад голову, уперся передними лапами в землю, но широкие задние лапы были бессильно распростерты на земле.

Фридрих Христенсен бросился к нему. И Буян попытался убежать, объятый смертельным страхом. Это дало ему силы рвануться в каком-то полупрыжке и красным языком лизнуть руку хозяина. Но от боли он опять свалился. И завыл, в отчаянии глядя на Христенсена, который, стиснув руками голову, кричал от горя. Потом он склонился над Буяном. Своим шейным платком он перевязал ему рану на задней лапе, чтобы унять поток красно-бурой крови.

А меж тем в ледяной высоте зимнего неба над островом уже появился третий пикирующий бомбардировщик.

Граф Штернекер намерен был перещеголять товарищей по части шуточек. Поэтому утром он сел в свой самолет в белых лайковых перчатках. Но в полете он об этом пожалел. Пальцы у него окоченели, мороз безжалостно щипал руки. Он нажал на рычаг и пошел на снижение.

Остров, крохотный, желто-зеленый клочок в синеве моря, точно снаряд несся ему навстречу. Чем быстрее он снижался, тем большая тяжесть давила ему на лоб и на грудь. Движение острова теперь было схоже с гигантской волной, вертикально взметнувшейся перед ним. Штернекер узнал изрытое воронками поле. Посреди него уцелела только одна стена какого-то дома, крашенная синькой. Он зацепился взглядом за эту стену. Темное пятно на ней было то ли окном, то ли картиной. Расщепленный ствол дерева жалобно тянулся к ному.

— Давай! — приказал он самому себе. Глядя строго вперед, он потянулся левой рукой к спусковому рычагу бомбы. И уже обрадовался в предвкушении толчка, с которым освободившаяся от груза машина покорится рулю высоты. Жизнь была восхитительна.

И вдруг он увидел человека. Тот брел среди холодного лунного ландшафта острова. Не может быть, подумал Штернекер и заморгал, чтобы прогнать видение. Машина шла почти вплотную к земле. И там, совсем близко, стоял человек.

Штернекер снял левую руку с бомбового рычага и обеими руками вцепился в руль. Машина, уже начавшая падать, неохотно поползла вверх. Тяжелая бомба под фюзеляжем тянула ее к земле. Опасный треск прошел по всему корпусу самолета. Но машина выдержала испытание и набрала высоту, оставив остров далеко внизу.

Лоб и руки лейтенанта покрылись холодным потом. Он еще раз глянул вниз: действительно, там, внизу, на острове копошился кто-то.

Штернекер вытащил ракетницу и подал сигнал бедствия. Но, развернув свой самолет, он увидел, что еще одну бомбу все-таки успели сбросить на остров. И сразу над ним вздулся серый пузырь дыма, похожий на ядовитый гриб.

На аэродроме его окружили товарищи, которые уже отбомбились. Все они расхохотались, когда он сорвал с себя лайковые перчатки. Кругом царило веселье, ибо каждый гордился своими достижениями.

— Видали, как я уложил свои конфетки? — спросил лейтенант Завильский. Все требовали друг от друга восхищения. Хааке был одним из самых настойчивых. Хартенек, который был слишком стар, чтобы участвовать в этой похвальбе, насмешливо обратился к Штернекеру:

— Послушайте, почтеннейший, с чего это вы притащили опять домой свои хлопушки?

До этой минуты Штернекер молчал. Он все еще видел перед собой человека на острове и думал о том, что туда упала еще одна бомба.

И вместо ответа он спросил:

— А кто, собственно, летел за мной?

— Старший курсант! — крикнул кто-то.

Между тем совершил посадку самолет командира. Вскоре Йост подошел к своим офицерам и пристально посмотрел на Штернекера.

Тот вытянулся.

— Разрешите доложить: на острове был человек! — выкрикнул Штернекер.

Йост недоверчиво покачал головой, тогда Штернекер добавил:

— Я снизился до ста метров. И хорошо видел его.

И вдруг Йост кивнул. Он вспомнил Христенсена и сказал:

— Да, знаю, мне этот человек знаком.

Засмеялся только дурак Завильский. Остальные стояли понурив головы. Во время учений они так радовались своим метким попаданиям, а теперь все удовольствие было испорчено. Сознание, что человек стоял под этим смертельным градом, заставило побледнеть и самых храбрых. Это не входило в их задачу. По крайней мере, пока не входило! Конечно, однажды все изменится, но тогда речь пойдет не об одном человеке, а о сотнях, тысячах, десятках тысяч. И они были уверены, что не промедлят, не дрогнут. Но этот один поверг их в замешательство. Он же не был для них определен ни как мишень, ни как враг, он не был избран жертвой…

— Он еще живой? — спросил лейтенант Хааке.

Никто не обратил внимания на его вопрос. Из своего самолета вылез улыбающийся Цурлинден и подошел к товарищам. Офицеры расступились перед ним, младшим. Они отошли, отшатнулись от него. А Йост напустился на Цурлиндена:

— Какого черта вы не прекратили бомбежку?

Курсант не видел сигнала Штернекера. Затаив дыхание, он покорно пережидал вспышку ярости майора, который, весь красный, стоял перед ним. Йост подавил свою злость и приказал курсанту отдать рапорт.

Разумеется, следовало немедленно выяснить, что сталось с рыбаком. Погиб он или ранен, о нем необходимо позаботиться. Йост размышлял, на кого бы ему возложить столь неприятное поручение. Лучше всего было бы послать туда в наказание Цурлиндена, но он стоял, опустив плечи, и даже кисти рук у него побледнели.

Только один из них холоден до глубины души, мелькнуло в голове у Йоста, и он послал Бертрама.

— Возьмете с собой Хебештрайта! — приказал он еще. Фельдфебель был человек спокойный и опытный.

Вскоре от причала отвалил баркас — с офицером медицинской службы и гробом на борту — и вышел в море, синее и гладкое, как катаная сталь. Курсант Цурлинден смотрел из своей комнаты вслед баркасу, вцепившись в ручку оконной рамы.

Значит, они поехали за трупом, думал он, так как был уверен, что рыбак убит. Он переоделся, чтобы пойти с донесением. Достал из узкого шкафа форму и положил на постель. Движения его были замедленны.

Он все раздумывал, почему рыбак остался на острове.

И вдруг зловещая догадка: старик — мятежник. То, что он остался на острове, могло означать только протест. Он хотел таким образом выразить свое несогласие. Как ни чудовищна была эта догадка, легче от нее не стало. Пальцы Цурлиндена скользнули по серебряному пилотскому значку на форменном кителе. Он страшно гордился этим значком. Ему он достался труднее, чем другим. Для него летать значило больше, чем для других. Для него полет означал не просто техническую готовность, нет, он верил, что видит в этом искусство. Каждый полет был для него мелодией.

После долгого пути перед людьми в баркасе возник остров. Он показался Бертраму совсем другим, чем в первый раз, когда он видел его с самолета. Но мирных, плавных очертаний острова, как не бывало. Руины домов, расщепленные пни, все имело какой-то холодный, неестественный вид.