Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

— Да, здорово мы тут похозяйничали, — заметил Бертрам, обращаясь к Хебештрайту.

Остров был окружен плотным светлым кольцом. То были жертвы двух первых бомб — мертвые рыбы, что брюшком к брюшку покачивались на волнах. Баркас медленно пересек линию этой серебряной братской могилы. Гладкие рыбьи тела поднимало носовой волной и, медленно ударяя о борта, относило назад. Лодка свернула в тихие воды бухты. И тут возле уха Бертрама что-то просвистело.

— Кто-то стреляет! — крикнул фельдфебель, и солдаты поспешно выпрыгнули из лодки на каменистый берег.

Первые шаги они делали, еще колеблясь — быть ли им мужественно-стойкими или медлительно-осторожными. Ощущение покинутости овладело ими. Оно рождалось от самого этого ландшафта, который теперь был даже недостоин слова «ландшафт». Жизнь и душа его вытоптаны. Изрытый, расстрелянный и сожженный, остров стал просто мертвой землей. И немыслимо было себе представить живого человека посреди этой безжизненности. Поэтому они забыли о выстрелах и стали подниматься вверх но склону, незаметно все теснее подбираясь друг к другу, гонимые ужасом, исходящим от опустошенного острова, от его молчания.

И вдруг раздался смех; казалось, зловещая тишина собрала последние силы и расхохоталась, звук был такой, словно безмолвный ужас стал ветром. Глухо и горько звучал этот смех. Сперва — будто камни сыпались в жестяной таз, потом — непрерывный насмешливо-резкий звук. В этом смехе не было ничего человеческого. Он вонзался в уши, проникал сквозь глаза, рот и нос, сквозь каждую открывшуюся от страха пору до самой глубины души.

Солдаты увидели, что на вершине холма стоит человек. Бертрам мгновенно узнал его по рыжим лохматым волосам и бороде. Христенсен держал в руках ружье и смеялся этим ужасным смехом. Он вскинул ружье и, смеясь, выстрелил.

Солдат рядом с Бертрамом пошатнулся и выронил карабин. Тогда Бертрам поднял револьвер и выстрелил в этот смех. Он продолжал стрелять, когда смех уже оборвался и умер в самом горьком смысле этого слова.

— Готов! — доложил Хебештрайт, взбежавший на холм впереди Бертрама. — В сердце, прямое попадание! — добавил он с величайшим одобрением.

Бертрам смотрел на старика, в неудобной позе, головой вниз, лежавшего на земле; глаза его были неестественно широко раскрыты. «Я служу в роте господа бога!» — сказал он когда-то. Это был строптивый, упрямый мужик, словом, вредитель. Бертрам пожал плечами и приказал выяснить, кого именно ранил рыбак. Но раненых не оказалось! Тот солдат просто споткнулся.

— Роняешь оружие, как лошадь свои яблоки! — проворчал Хебештрайт. — Вот погоди, вернемся домой!

Когда они подняли труп рыбака — вшестером, он был очень тяжелый, — рядом раздался яростный лай. Несмотря на рану, не дававшую ему оторвать от земли заднюю лапу, Буян никого к себе не подпускал. Стоило кому-то приблизиться к нему, как он тут же разевал оскаленную пасть. Наконец Хебештрайту удалось накинуть ему на голову мешок, и Буян вцепился в него зубами.

После мертвого рыбака они погрузили в лодку воющую от боли собаку. Дул встречный ветер, и лодка продвигалась очень медленно. Лишь поздно вечером они обогнули мол и вошли в свою гавань. Команда стояла вдоль бортов. А на дне лодки лежал труп рыбака Фридриха Христенсена. Таким увидел его из своего окна курсант Цурлинден. Он закрыл глаза. Мотор баркаса смолк, где-то кто-то что-то кричал, звякала цепь. Хебештрайт отдал несколько грозных распоряжений. Слышны были чьи-то проклятья сквозь зубы и призывы соблюдать осторожность — тяжелую ношу доставили на берег.

Затем раздался какой-то непонятный вой и голос Хартенека.

— Зачем вы притащили с собой пса, Бертрам? Он принесет нам несчастье!

Цурлинден все еще стоял у своего окна. Потом обернулся. На узком столе лежал его дневник. Он еще раз перечитал последнюю страницу, помеченную вчерашним числом:

«…все еще нет ответа. Удивительная черствость. Пан умер. Об этом давно уже поговаривали. Но не верилось. Теперь в его смерти нет уже никаких сомнений. Свыкнуться с этим очень тяжело. Почти немыслимо. Особенно когда знаешь, что смерть Пана сулит смерть и тебе. Отсюда безнадежная упрямая попытка вновь вызвать его к жизни. Но смерть богов еще необратимее людской смерти. Пан не вернется. Это плохо».

Рядом с дневником лежал револьвер.

Он медленно поднял его и приставил к уху. Потом спустил курок.

Бертрам стоял навытяжку перед майором Йостом и доканчивал свой рапорт.

— И так как человек оказал вооруженное сопротивление, я вынужден был применить оружие без предупреждения.

Глаза его блестели. Он все еще был возбужден своим приключением. Будет что порассказать товарищам!

«Я выхватил свой маузер. Второй выстрел свалил его. Хебештрайт сказал: «Прямое попадание, в сердце!» Он уже слышал, как будет говорить об этом. А не отметят ли его приказом по полку?

Нахмурив брови, оттопырив нижнюю губу и сжав кулаки в карманах мундира, слушал Йост его донесение. Его тошнило от расторопности Бертрама. Неужто парень и впрямь гордится, что угробил человека? Но упрекнуть Бертрама не в чем, он действовал согласно предписанию и формально заслужил поощрение.

— Да не сияйте вы, как охотник на львов! — проворчал он вместо поощрения. — Не такое уж это геройство!

С изумлением наблюдал Йост, как лицо Бертрама послушно приняло выражение тупого безразличия.

— По-моему, не слишком везучая компания собралась тогда за столом на Вюсте, — сказал Йост немного погодя и потер указательным пальцем обветренные губы. — Зандерс погиб. Теперь этот рыбак. Что за чудак он был? И все-таки он постоял за свое дело…

Йост хотел еще что-то сказать, но оборвал себя, и слышно было лишь его одобрительное ворчание.

— Молодец, — вновь начал он. Но тут Хебештрайт доложил о лейтенанте Штернекере.

Граф явился по поручению капитана Бауридля сообщить о самоубийстве старшего курсанта. Йост отшатнулся, втянул голову в плечи.

— Черт, ну и денек сегодня! — выругался он.

Штернекер докладывал совсем тихим голосом. Он был в своей комнате, когда услышал выстрел. Сначала он решил, что это опять Хааке чудит.

— Что это значит? — перебил его Йост. — Что вы имеете в виду?

— Дело в том, что у Хааке бывают дни, когда он то и дело палит из револьвера, по большей части у себя в комнате, но, бывает, и в коридоре. Но на сей раз после выстрела раздался какой-то глухой стук, падение. И звук этот донесся из комнаты старшего курсанта, по соседству со мной. Я пошел туда. Курсант лежал навзничь на полу, еще сжимая в руке револьвер. Когда явился врач, он только присвистнул, увидев Цурлиндена на полу в таком виде.

Штернекер умолк, но казалось, что его тихий, глуховатый голос все еще звучит в комнате. И тогда зарычал Йост: